Хорошо, что отец оказался дома. Если бы не он, Санды бы уже не было. Он оттащил мать тогда, когда Санда почти задохнулась под водой. Мать вопила в истерике и размахивала руками, царапала лицо отца, осыпала грудь ударами — будто озверела, и Симион насильно запер ее в комнате, а потом вызвал врачей и… Больше Санда не видела свою маму. И видеть не хотела. Боялась. Мать стала кошмаром, что снился каждую ночь, и все повторялось по кругу: нежные руки матери вдруг обращались когтями, а хриплый истеричный голос кричал вслед проклятья. И наконец худшее. Голова Санды под водой, она пытается вырваться, поднять лицо над ванной, молотит руками и ногами по бортикам, но ей в затылок давят со страшной силой, не позволяют всплыть. Санда делает вдох и захлебывается.
Мать посылала ей открытки, писала письма, но как только девочка видела корявые, будто нацарапанные куриной лапой надписи на конверте, сразу же выбрасывала в мусорное ведро. И была счастлива, что мать решили не выпускать из дома для умалишенных.
Отец просил ее проведать маму. Умолял. Но каждый раз Санда говорила «нет».
Мама перестала для нее существовать.
Но только на словах: все-таки в сердце она ее… жалела.
— Прости… — шепнула мать, сидящая по ту сторону зеркального стола.
Санда отвернулась, сцепив зубы, и скрыла покрасневшие глаза за волосами.
— Мама, — тихо сказала она Даме.
Вовремя. На дно упали последние камушки, и время вышло. Санда по-прежнему глядела в сторону, желая, чтобы все скорее закончилось. И вдруг почувствовала теплое прикосновение к запястью. Она шмыгнула носом и повела плечом, но руку не убрала. Наконец, собравшись с силами, девушка повернулась к матери — не к безумной ведьме со всклокоченными волосами, а к обычной женщине. Чуть более бледной, чем положено. Постаревшей. Но все-таки обычной. Мама смотрела грустными и виноватыми глазами, затем отняла руку и спрятала под стол.
— Я так хотела бы тебя увидеть… — прошептала она. — Даже во сне. Но мне они не снятся…
И мама, печально улыбнувшись, сбивчиво зашептала:
— Ангел встанет у кроватки,
Будет рядышком стоять,
Сон твой охранять…
Глаза заволок противный белый туман, тело ослабло. Санда попыталась не засыпать, но ей это не удалось. Перед тем как закрыть глаза, она бросила последний взгляд на маму и содрогнулась от жалости — к ней и к самой себе. «Мамочка…»
Санда вздрогнула.
Она лежала на полу, прильнув щекой к ледяным каменным плитам. Приподняв голову, девушка потерла саднящий лоб — кажется, ушиблась. Вдруг она вспомнила, что происходило до этого, и бросилась к зеркалу — но то уже опустело. Никаких следов матери, стола и игральных карт. Просто обычное зеркало. Санда сжала кулаки. Сердце еще щемило от воспоминаний, и было на душе как-то печально, так, что захотелось броситься на пол и расплакаться…
Но вдруг зеркало пошло полосами, а потом в нем появилась Дама Червей, которая устало обмахивалась веером.
— Что ж, неплохо. Хотя могло быть и лучше. Я надеялась, ты хоть поговоришь с матерью…
Санда лишь качнула головой.
— Так или иначе, но ты смогла превратить самого ненавистного тебе человека в того, кого ты все еще любишь. И будешь любить всегда. Потому что в глубине души знаешь: это не ее выбор и не ее вина. А теперь… я покажу путь в гробницу! За мной!
Санда на ватных ногах поплелась за Червовой Дамой, появлявшейся то в одном зеркале, то в другом и болтавшей что-то на французском языке. Девушка понимала лишь отдельные слова, а про себя думала о матери… «Она ведь правда писала мне. Что, если она действительно хотела меня видеть? Может, мне стоило навестить ее… Вдруг она изменилась…» И для себя Санда решила: когда вернется из путешествия, обязательно навестит мать в этом самом доме умалишенных. «Я должна это сделать», — сказала себе девушка. Вдруг то, чему она выучилась в Полуночи, придало ей сил. В голове еще звучал упрек Шнырялы: «Пора взрослеть, Санда. Жизни плевать, кто ты, — она бьет всех». Обидно, но в глубине души девушка понимала: доля правды в этом есть. Слишком она полагается на других, вместо того чтобы самой принимать решения.
«Я должна понять, чего хочу, — твердо сказала она сама себе. — И это сделать. Вот так».
Стало чуть легче от принятого решения, а также от мысли, что, быть может, мать ее все еще ждет… И если они увидятся, то… Внутри затеплилось то самое утерянное чувство, которое она испытывала в детстве, лежа под одеялом с матерью, прижимаясь своими ледяными ступнями к ее теплым ногам, чтобы согреться. Слушала сказку на ночь…
Зеркала заканчивались, а лестница шла дальше.
— Тут уж ты сама, — сказала Дама.
В иной раз Санда бы струсила, но сейчас она была на подъеме сил. Девушка подхватила с пола один из подсвечников и шагнула вверх, освещая неверным огоньком вереницу ступенек. Она поднималась, наверное, целую вечность, как вдруг увидела впереди две высокие фигуры. Девушка оглянулась на пройденный путь и, содрогнувшись, шагнула к грозным рыцарям. Те немедленно выставили перед собой копья, и Санда вскрикнула от ужаса.
— Ч-ч-черви…
— Верно, проходите, — ответил металлический голос.
Когда девушка вошла в гробницу, она ожидала увидеть там что угодно — те же черепа до потолка, — но это было всего лишь небольшое квадратное помещение с маленькими зарешеченными окошками, сквозь которые внутрь проникал лунный свет, отблескивая на многочисленных крестах, развешанных по стенам… Железные, серебряные, золотые, большие и маленькие распятия — кресты окружили Санду со всех сторон. А в центре гробницы высилось каменное надгробие, на которое падал самый яркий лунный луч.
— Второй игрок… — пробормотала девушка непослушными губами.
Она подошла ближе, вгляделась в посмертную маску и вздрогнула.
— Это же… Себастьян!
Это был второй игрок Макабра. Луч света мягко ложился на каменное лицо мексиканца, сомкнувшего веки множество лет тому назад. Себастьян лежал на своем последнем ложе, сложив на груди руки, и спал сном без сновидений. Санда заметила надпись на боку саркофага и провела пальцем по металлической табличке, стирая пыль: Себастьян Альфонсо Кортасар. Грустно было глядеть на лицо усопшего, думая о том, что этот юноша, чьими чертами лица Санда даже залюбовалась, уже давным-давно стал прахом, ушел в землю. Не осталось людей, помнивших его. Не осталось, быть может, дома, где он жил. И потаенные желания, мечты, смех игрока Макабра исчезли, словно сон, будто он никогда и не жил.
Быть может, помнила о Себастьяне одна лишь Смерть.
Сердце чуть вздрогнуло от острой меланхолии, кольнувшей Санду словно шипы розы. Не хотелось верить, что однажды и ей придется… так же… Она вздрогнула, заслышав далекий топот, и минуту спустя в гробницу из разных проходов ввалились Тео, Вик и Шныряла. Едва увидев Теодора, Шныряла вцепилась в грудки оторопевшему парню, вопя на всю усыпальницу:
