— Что смотришь? — ощерился Ворона. — Да, я был ей как брат! И я хотел быть с ней во что бы то ни стало. Но я совершил ошибку. Сказал Смерти «да»! И всю дорогу пытался найти способ что-то изменить. Я не хотел быть предателем! Не хотел! Только не для нее! Я любил ее. И этот чертов Йонва воспользовался моей слабостью. Задурил мне мозги. И я смог преодолеть это лишь под конец…
Ворона шипел и брызгал слюной, и она долетела до Теодора из зеркала, отчего Тео чуть не вывернуло.
— Но я постарался загладить вину. Сбежал от него к вам. Я хотел… хотел предупредить. Передать, что знаю о Йонве. Хотел спасти… ее.
От этих слов решимость Теодора куда-то исчезла, рука дрогнула, и он не мог найти силы воткнуть нож в Раду. А тот дернул Теодора к себе и, уставившись красными глазами, зашипел:
— Скажи мне, Теодор Ливиану, ты готов защищать ее так, как я защищал эти годы, прежде чем вынужден был умереть, чтобы искупить вину? Ты готов на это ради друзей? Ради Санды? Готов?
Ненависть Вороны была столь сильна, что Тео показалось, еще чуть-чуть, и цепкие пальцы переломят ему руку, но он бросил в обезображенное лицо Вороны:
— Да.
— Что ты сказал?
— Да, я готов!
Какое-то время Ворона смотрел на Теодора, люто вращая красными глазными яблоками, потом отпустил руку и шагнул назад. Внешность его мигом переменилась: волосы потемнели, как и глаза, и он обратился тем самым Раду — живым другом Санды, каким был до того, как пропал в Омуте.
— Я прощаю тебя, — кивнул юноша. — Иди.
И Тео, спотыкаясь, рванул прочь. Внутри все дрожало и переворачивалось.
Король встряхнул часами: уже половина времени прошла.
«Скорее! Что все это значит? Что же?»
— Ну, Тео, догадался, кто я?
«Он — Король Пик, это же ясно. У него черные волосы и глаза, в песочных часах — черные сердца. Ответ — Король Пик? Так?»
Король Червей приподнял бровь, постукивая по часам.
— Я такой же, как они все. — Он обвел глазами зал. — Во мне и в людях много общего. Можно сказать, у нас одинаковая суть.
Тео услышал за своей спиной вскрики: в зеркалах пылали костры, где-то улюлюкали и кричали: «Ты — ненормальный, понял? Кивни, урод!», и эти вопли были до боли знакомы. «Урод!», «тварь!», «мразь!» — от криков по телу пронеслась волна ярости, всколыхнулись старинные обиды, уже позабывшиеся, но гнившие внутри все эти годы. Тео слышал, как над ним издеваются. Как дети плюются и хохочут, заставляя его встать на колени перед Думитру. «Ты — сын колдуна. Об этом должны знать все. Все люди в Изворе и не только в нем. Тебя будут узнавать. Поверь. Я об этом позабочусь».
Посреди пышущего пламени, лизавшего черную ночь, стоял Телу. Маленький, щуплый, с синяком под глазом. Он потупился, не смея поднять глаз, и что-то мямлил. Боялся посмотреть в сторону Тео. Открыть рот и сказать: «Прекратите!» Тео двинулся прочь, не в силах больше слышать ядовитые, мерзкие вопли, но вдруг различил:
— Подожди…
Он оглянулся.
Маленький Гелу смотрел ему вслед. Лицо растерянное, бледное.
— Что? — зло бросил Тео.
— Прости.
Теодору почудилось, он ослышался. Вдали все еще слышались крики и смех, и вдруг раздался дикий вопль, от которого мурашки побежали по коже. И Теодор узнал в нем свой собственный.
«Тео, ты простил меня?»— прошелестел над ухом голос.
Тео попытался сглотнуть, но не тут-то было. Как можно простить? За это? Как?
И все же… Перед глазами встал Герман-Гелу. Взрослый Охотник, который рассказывал о том, как его спасла Иляна. С седой прядью на виске, ужасным шрамом на шее и шрамом-крестом. Почти как у Тео. Который он поставил на себе сам. Чтобы стать Охотником. Гелу по своей воле взвалил на себя ужасное, тяжкое бремя. На такое мог решиться лишь самоотверженный человек. Который сражался с ужасными нелюдимцами и погиб как герой.
Таким станет этот мальчишка.
И Теодор кивнул.
Он отвернулся, не в силах больше смотреть на костер. Крики стихли, будто кто-то выключил звук. Тео бросил взгляд через плечо — там, в зеркале, стоял взрослый Гелу — Герман, и он слабо и грустно ему улыбался. Из кармана жилетки торчала знакомая дудочка — с ней Германа и похоронили, он не успел подарить ее своей девушке. За спиной парня Тео различил Иляну. Они оба улыбались ему и махали рукой на прощание, и сердце Теодора сжалось от боли и жалости.
Они мертвы.
Он никогда их больше не увидит. Они лежат в земле, в могилах, которые он сам и вырыл для своих друзей.
И Тео никогда не скажет Гелу, что простил его.
Никогда.
Он смог сказать это только себе.
— Время на исходе, — проговорил голос Короля.
Верно, десять минут заканчивались. Загадка… О чем она? Что имел в виду Король? Голова гудела, в груди щемило от воспоминаний, Теодору хотелось просто лечь и лежать, он не в силах был о чем-либо думать.
«Давай. Ты должен. Ради Кобзаря. Ради остальных. Пойми, что он хочет! Отгадай! Думай, тупая башка, думай! «Таков, как я, и человек, ты должен то понять». Зеркала показывают тебе, что люди… люди меняются».
Тео бросил взгляд на ту раму, где видел Гелу.
Парень изменился. Из друга стал врагом. Потом снова другом.
Так же и Раду. Значит, он прошел к ним, чтобы спасти Санду, сбежал от Йонвы. Верно, Йонва тоже сумел его околдовать, но Раду поддался ему легче, чем другие, и Йонва сумел довести задуманное до конца. Вот почему Раду будто подменили в Полуночи. Он пытался сопротивляться, но не вышло. В итоге Ворона выступил против Тео, начал лгать. Это вовсе не походило на то, что Санда рассказывала о своем друге…
Значит, вот о чем загадка.
В каждом есть что-то дурное. Но и что-то хорошее. Ключ закрывает, но может и открывать. Деревья желтеют, но весной зеленеют вновь, чтобы снова пожелтеть.
У него, как и у человека, одна и та же суть.
Одна и та же суть!
Голова, казалось, сейчас развалится на куски. Скорее, Ливиану!
Время подходило к концу. Теодор подошел к пристально глядевшему на него Королю. Этот Король — другой. Черный и мрачный, Король Пик. Но внешне уж очень похож на Короля Червей. А что, если они вовсе не братья? Что, если…
— Поторопись, у тебя осталась минута!
«Соображай, Тео! Ответ — Король Пик? Или Король Червей? Или они оба? Оба — это ответ?!»
— Время на исходе!
Тео смотрел, как последние сердечки проскальзывают в узкое отверстие чаш-половинок и с шорохом катятся по сверкающей горке.
И вдруг его осенило.
Нет, не оба.
Один такой на всех.
