Оба летописца имели и личные, и идеологические основания сопротивляться инкорпорации. Грабянка, например, входил в состав казацкой делегации во главе с наказным гетманом Павлом Полуботком, которая в 1723 году отправилась в Петербург, чтобы просить восстановления гетманства. Его, как и Полуботка, царь бросил в тюрьму; но, в отличие от приказного гетмана, Грабянка пережил заключение, вышел на свободу после смерти Петра I и сделал успешную карьеру после восстановления должности гетмана, которую занял другой царский узник, Даниил Апостол. В 1730 году Грабянка получил должность гадячского полковника, а умер в 1737 году во время казацкого нападения на Крым
[379]. Величко по неизвестным причинам оказался за решеткой там же, где и после Полтавской битвы. Поэтому нет ничего удивительного в том, что как историки Грабянка и Величко были ревностными борцами за традиционные казацкие вольности и свободы. Естественно, что, учитывая политические обстоятельства, они, в отличие от Мазепы и Орлика, пытались достичь своей цели в рамках Российской империи, а не за ее пределами, что могло повлиять на их аргументацию. Отмена гетманства, в отличие от отстранения от должностей отдельных гетманов в прошлом, свидетельствовала об очевидной угрозе, которая нависла над самим существованием казацкой государственности. Естественной реакцией на это была выработка исторических аргументов, которые доказывали бы «древнее», а следовательно, легитимное происхождение казацких прав, привилегий и свобод. Однако, в отличие от казаков XVII века, казацкие элиты после Полтавы, чьи взгляды отражены в исторических трудах Грабянки и Величко, старались не расширить свою автономию, а всего-навсего сохранить ее.
Значение трудов Грабянки и Величко становится понятнее на фоне исторической, политической и идеологической дискуссии, которая началась с войны манифестов между Мазепой и Петром в 1708–1709 годах и продолжилась в изгнаннических писаниях Орлика. На чью сторону — Петра или Мазепы — становятся летописцы послеполтавской Украины? Судя по тому, что нам сегодня известно, у казацкой элиты было не очень много оснований любить Мазепу. Сначала они критиковали гетмана за раболепие перед царем, а затем крайне неохотно поддерживали его восстание. Даже сторонники не могли дождаться кончины Мазепы, после которой сразу заключили «Pacta», что было реакцией на самовластное правление Мазепы и имело целью ограничить полномочия и амбиции его преемника Филиппа Орлика. А один из упомянутых летописцев, Самуил Величко — протеже мазепиного врага генерального писаря Василия Кочубея — не был ни другом, ни поклонником покойного гетмана. Однако одно дело — уклоняться от поддержки Мазепы, и совсем другое — одобрять посягательства Петра на автономию Гетманщины, кульминацией которых была отмена гетманства.
Один из главных вопросов, которые рассматривали в манифестах, касался верности и предательства. Как уже было отмечено, Петр обвинил Мазепу в том, что тот предал присягу царю, а Мазепа ответил, что его обязывала так поступить верность высшего уровня — верность отечеству, вольностям Войска и благосостоянию малороссийской нации. Этой же идеи придерживался Орлик в изгнании, но интеллектуалы Гетманщины не пошли по этому пути. Как показывает Франк Сысын, Грабянка принял идею верности царю как важного критерия оценки деятельности различных гетманов
[380]. Это же можно сказать и о Величко. Он, сообщая читателю о смерти своего покровителя Василия Кочубея, отметил, что тот служил Богу, своему государю, своему отечеству и казацкому Войску
[381]. В этой иерархии объектов лояльности отечество стоит после государя. Хотя в летописи Величко уделил немалое внимание идее верности отечеству, в целом он, кажется, поддерживал пропагандистский тезис царя, выдвинутый в 1708–1709 годах. Согласно этому постановлению, было допустимо, чтобы любовь к отчизне превышала чувство долга перед гетманом, который действует вопреки интересам отечества, но никакая любовь к отчизне не может оправдать восстание против московского монарха. На практическом уровне Величко в основном старался избегать противопоставления верности московскому царю и верности казацкой отчизне
[382]. Хотя он иногда критиковал отдельные действия монархов, в том числе Петра, но не доходил до того, чтобы ставить верность Украине — его малороссийской отчизне — выше верности государю. В этом смысле Величко оказался менее последовательным, чем Мазепа и Орлик, потому, признавая Богданом Хмельницким право поднять восстание против польского короля ради отечества, он отказывал в таком праве его преемникам, которые восставали против российского царя. Конечно, польские монархи не были православного вероисповедания, тогда как московские суверены были, прежде всего, православными царями и защитниками православной церкви. Впрочем, не обязательно искать какое-то религиозное или идеолого-логическое оправдание Величко: как отмечает Франк Сысын, поддержка православного царя, которую проявлял летописец, могла вытекать просто-напросто из его понимания «политических реалий, порожденных борьбой конца XVII века и Полтавской битвой»
[383].
Хотя и Величко, и Грабянка становились на сторону царя в дискуссии о верности, которая развернулась между Петром и Мазепой, есть неопровержимые индикаторы того, что в вопросе вольностей и свобод казацкого войска и малороссийской нации они тяготели к позиции опального гетмана. В частности, Величко критиковал Петра за отказ от Правобережной Украины и внедрение правления Малороссийской коллегии, несмотря на заявления царя о том, что малороссияне имеют больше прав, чем любая другая нация на земле
[384]. Хотя этот критический выпад против царя вызвали действия Петра после Полтавы, он был не чем иным, как прямым ответом на царские манифесты за 1708–1709 годы, которые утверждали, что казаки имеют больше привилегий, чем любая другая нация на земле. Он был также отголоском упреков, отпущенных в адрес царя Мазепой, оправдывавшим свое восстание желанием защитить единство родины. Авторы обеих казацких летописей, как и автор Летописи Самовидца, осуждали Андрусовское перемирие, которое разделило Украину, и продолжали считать Правобережье частью своей родины.
Письмо гетмана Богдана Хмельницкого царю Алексею Михайловичу с сообщением о победах над польскими войсками и желании запорожских казаков вступить в русское подданство
