Встав у края окопа, Руслан приложил его к глазу. Сначала он долго изучал местность с восточной стороны высоты. Там не было видно ни отступавшей Красной Армии, ни немецких колонн, уходивших на восток. Ни на севере, ни на юге, в районе болот, тоже не было признаков движения.
А вот на западе Руслан увидел такое, что заставило его сердце забиться сильнее. Что-то там было на дороге. Пыль стояла столбом на дальнем проселке, что шел вдоль леса на запад. Протерев глаза, танкист снова прижал половинку бинокля к глазу. Ну да! Это же «тридцатьчетверка»! Издалека даже в бинокль не разглядеть номера на броне, да и танк Руслан видел только сзади. Это мог быть любой танк, совершенно чужой. Если это их «семерка», значит, где-то надо искать и экипаж. Почему-то хотелось думать именно так.
Сунув половинку бинокля в карман комбинезона, Омаев перевалился через бруствер танкового окопа и тут же ударился коленом о что-то твердое. Это оказалась половина трехлинейки. Изуродованный ствол буквально разорван в районе затвора. Откуда он сюда прилетел, выброшенный взрывом бомбы или снаряда, из какого стрелкового окопа, стоило только гадать. Но штык – это уже оружие. Руслан с трудом снял его с разбитой винтовки и с довольным видом улыбнулся, трогая трехгранное острие.
«Ну что ж, – думал Омаев. – Если ребята там, где и танк, в плену у немцев, он их найдет и освободит, а если нет, то… там видно будет». Именно сейчас ему просто некуда было идти. А танк там, на дороге, – это уже цель. У человека просто должна быть цель. Всегда.
Спустившись по склону высоты, стараясь держаться неровностей рельефа, Омаев поспешил к лесу, но почти сразу понял, что двигаться он особенно быстро не может. Голодный, контуженый, он быстро выбился из сил. В таком состоянии догнать танк на дороге было нереально. Отдышавшись и постоянно вытирая со лба липкий пот, танкист снова двинулся в путь. Пройдя до края балки, он спустился в нее и опять упал в изнеможении на траву. Кажется, удалось преодолеть открытое пространство незамеченным. Да и кто его мог заметить, тут и немцев уже нет, решил танкист. Осторожным все равно нужно быть, но и спешить надо. Омаев снова поднялся на ноги и побежал по дну балки в сторону леса, возле которого он недавно видел танк.
Солнце палило нещадно, зависнув в зените. «Да, времени прошло не так уж и много, – думал Омаев на бегу. – На рассвете начался артиллерийский обстрел, потом пошли танки».
А потом? Потом вспышка, грохот, и он потерял сознание. Сколько еще длился потом бой, неизвестно. Главное, что в блиндаже он был во время боя один, и завалило его одного. Значит, есть надежда, что ребята живы. Эта мысль добавила ему сил.
Поднявшись у самого леса по пологому склону, Руслан увидел, что дорога пуста. Танк ушел, или его утащили тягачом. Что же делать? Долго танкист такого темпа преследования не выдержит. Он просто не узнает, куда утащили танк. И потеряет надежду узнать судьбу экипажа.
Оглядываясь по сторонам, Омаев добежал до леса и упал в густую зеленую траву. Он лежал, тяжело дыша, и слушал, как шумит на ветерке листва. Он совсем не слышал птичьего пения. Наверное, звери и птицы ушли от грохота и смерти. Он помнил рассказ своего деда-пластуна по материнской линии, как во время Первой мировой войны звери уходили подальше от фронта, на восток. И там в лесах появлялось большое количество лосей, кабанов, но самое главное, волков. Это был просто бич для местного населения не охваченных войной районов России.
Хруст и постукивание привлекли внимание чеченца. Он приподнялся на локтях и закрутил головой. Потом сел. Через некоторое время он увидел среди кустов конский хвост. Да это же лошадь! Наверняка артиллерийская или из службы тыла, из обоза. Интересно, подумал Омаев, наша или немецкая? Вот бы ее поймать.
Поднявшись с земли, Руслан стал обходить кусты, за которыми стояла лошадь. Он держался подальше, чтобы не спугнуть животное. К лошади, тем более испуганной, подходить сзади и сбоку нельзя: можно получить удар копытом. Лошадь надо приручать постепенно, надо, чтобы она не чувствовала опасности, агрессии, животные это очень хорошо чувствуют. Только успокаивать. Ведь она всю жизнь среди людей, она их знает.
Выйдя на поляну в десятке метров от лошади, Омаев остановился. Животное дернуло головой, переступало испуганно ногами, но от кустов не отошло. Лошадь стояла и косила на незнакомца большим выпуклым глазом.
– Ну-ну, лошадка! Ты здесь одна? Вот и я тоже один. Меня, как и тебя, бросили. Шатаюсь здесь, только что траву не щиплю.
Лошадь стояла и слушала, потряхивая головой, отгоняя надоедливую мошкару. Руслан присел на корточки, стал водить по траве рукой, продолжая говорить спокойным, ровным голосом. Он сорвал пучок травы, стал натирать им руки. От него не должен исходить резкий запах. Лошади не всех по запаху принимают. Тем более когда человек вышел недавно из боя, он может пахнуть тревогой, опасностью да еще отвратительным резким запахом сожженного пороха.
Поднявшись на ноги, Руслан стал ходить по поляне и срывать траву, выискивая участки, где в пучок может попасть немного щавеля. Лошади любят щавель. Жаль, что у него нет при себе кусочка хлеба. А лучше хлеба с солью. Лошади очень это любят. И сахар любят, но и сахара у танкиста с собой не было.
Продолжая разговаривать и рвать траву, Омаев подошел к лошади совсем близко. Дальше идти он опасался, почувствовав, что лошадь нервно дернулась и снова переступила копытами. Он, продолжая разговаривать, стал тянуться к ней, пытаясь поднести к ее морде пучок травы. И, о чудо! Лошадь не отшатнулась, а потянулась мордой к руке человека, принюхиваясь, шумно двигая ноздрями. Потом она очень осторожно, как это умеют только лошади, взяла мягкими губами из руки человека траву и стала мирно жевать.
Руслан тихо говорил нежные слова, называл ее лошадкой, красавицей и держал вытянутую руку. И только когда лошадь во второй раз взяла из его руки корм, он решился сделать шаг. Потом еще. Лошадь не двинулась. И он, протянув вторую руку, стал гладить ее по морде. Сорвал еще травы. И только теперь танкист понял, что лошадь не просто так стояла возле куста орешника. Она запуталась длинным ремнем, который волочился за ней. Это же постромка. Это точно артиллерийская лошадь, улыбнулся Омаев. А они послушные, терпеливые, не своенравные. Туда других не берут. Он распутал длинный ремень, оборванный на конце, и повел лошадь на поляну, где гуще трава. Ремень он привязал к своей руке. «Пусть попасется немного», – подумал он и улегся на траву. Закрыв глаза, слушал мерный неторопливый хруст. Благодарное животное паслось, пощипывая траву возле своего нового хозяина.
Рассвет только заглянул через запутанное колючей проволокой маленькое оконце под потолком, как двери распахнулись, и в барак, громко топая ногами, снова ввалились немецкие автоматчики. Они начали пинками и криками поднимать лежавших на нарах пленных, собаки лаяли надсадно, до хрипоты, пытаясь сорваться с поводков. Люди хмуро и торопливо сползали с рваных вонючих матрацев и строились по обе стороны прохода. Два унтер-офицера бегали по рядам, по только им известным признакам выбирали жертв и, толкая их палками, гнали к выходу.
