Оля вернулась, когда Ростовцев ушел. Она приоткрыла дверь в землянку, переделанную из части полуразвалившегося подземного овощного хранилища и спросила вкрадчивым голосом:
– Можно к тебе?
– Оленька, конечно, заходи! – оживился Соколов, отложив в сторону карту. – Что ты спрашиваешь, глупая? Тебе можно всегда! Ведь ты моя… ненаглядная.
– А еще я кто? – сделал строгое лицо девушка, подойдя к лейтенанту.
– Моя лапочка, – взяв Ольгу за плечи, ответил Соколов.
– А еще? – девушка склонила голову набок и стала внимательно смотреть в глаза танкиста. – Неужели так и будешь зверюшками всякими называть, рыбками и зайчиками, а про любовь – ни слова?
Алексей заулыбался, схватил девушку в охапку и закружил по землянке.
– Люблю, люблю тебя, Оленька! Ты же знаешь, как люблю.
– Ай! – девушка ногами свалила табурет, задела стол, и молодые люди чуть было не упали вместе.
Соколов посадил Олю на свою лежанку и сел рядом с ней. Обняв ее за плечи, он прижал девушку к себе, касаясь губами ее волос, глаз, губ. Он целовал ее лицо, шептал, не переставая, нежности, проводил ладонью по Олиным волосам, по щеке. Девушка обхватила его голову руками и прижалась щекой к щеке, потом всхлипнула и уткнулась носиком в его шею.
– Ты забудешь меня, – прошептала она.
– Я? – Алексей возмутился и попытался высвободиться, но Оля держала его крепко и никак не хотела показывать лицо. Алексей снова стал гладить ее по волосам. – Я тебя забуду? Как ты можешь думать такое? Я никогда тебя не забуду, ты мое солнышко, ты моя лесная фея.
– Уедешь… – тихо сказала Оля.
– Так война же, – грустно напомнил Соколов, – а я командир Красной Армии.
– Я помню. Только ты уедешь и забудешь. Сколько тебе еще встретится на войне таких девушек.
– Замолчи, слышишь! – возмутился Алексей. – Никого у меня не будет. Только ты одна, навсегда.
– Я уже ревную тебя к ним… заранее.
– Оля, для меня не существует других женщин, – солидно ответил Алексей. – Я хочу, чтобы ты это знала. Или ты мне не веришь?
Девушка отстранилась, посмотрела влюбленными глазами, как будто взглядом ласкала лицо, провела ладошкой по волосам Алексея. Потом усмехнулась и пальчиком легко стукнула его по кончику носа.
– Я верю тебе. Только пора бы товарищу младшему лейтенанту знать, что женщины такие слова говорят только для того, чтобы услышать в ответ признания в любви, верности до гроба, и еще – что она самая лучшая. Женщины любят ушками, товарищ младший лейтенант. Это мужчина глазами любят.
– Я люблю тебя и в этом комбинезоне, – прошептал Алексей. – Люблю во всем, потому что все, что ты ни наденешь, будет тебе к лицу!
– Что? – с наигранным возмущением спросила Оля. – Ты хочешь сказать, что мною можно украшать самую нелепую одежду?
Соколов смущенно нахмурился, потом заулыбался. Никак он не мог привыкнуть к манере общения с Олей. Да и вообще, у него в жизни было не так уж много опыта любовных отношений. С одной девчонкой он целовался в школе, потом была у него девушка в бабушкиной деревне. Но там, и в школе, и в деревне, все было по-другому. А может, там просто не было настоящей любви? А здесь, сейчас, с Олей все иначе, и он просто теряется.
– Я не то хотел сказать, Оля, – проговорил танкист. – Я имел в виду, что тебя невозможно испортить одеждой, ты такая красивая, и что на тебя что ни надень, ты все равно останешься королевой.
– Ладно, – Оля прижалась губами к щеке Алексея и неумело поцеловала, – будем считать, что ты выкрутился.
Алексей обнял девушку, чуть повернул голову и нашел ее губы. Какие же они мягкие, нежные… как сразу кружится голова… и пахнут, кто бы знал, как пахнут ее губы, голова просто идет кругом.
– Оля, моя хорошая… любимая! – Алексей все тянул и тянул Олю, чтобы положить, его рука скользнула на девичью грудь и сжала ее.
– Леша… не надо, – голос у Оли стал взволнованным, дыхание горячее, срывающееся. Она вцепилась в него сильными пальчиками и зашептала: – Лешенька… ну, не надо…
Да, тут было над чем подумать. Бабенко выключил аккумуляторную лампу, отложил схему трансмиссии и, откинувшись на спинку водительского кресла, потер усталые глаза. Он просидел так, отдыхая, меньше минуты, когда услышал, как хлопнула дверь цеха и раздался гулкий звук шагов двоих человек. Говорили по-немецки. Бабенко замер, прислушиваясь. В который уже раз он пожалел, что не знает немецкого языка. Вот бы сюда их лейтенанта.
Наконец показались два немецких офицера, они шли через цех. Бабенко хорошо видел обоих из люка танка. Это был тот самый обер-лейтенант Кауц, который непонятно чем занимался здесь от департамента пропаганды. А с ним шел майор Мильх из разведки. Тот самый, который так долго мучил Бабенко расспросами в первые два дня его появления на заводе. Сегодня майор был в форме.
Офицеры прошли к угловой двери и остановились. Мильх полез в карман форменных бриджей, зазвенел ключами и стал отпирать дверь. Бабенко ни разу не был в этой комнате и представления не имел о том, что там находится. Офицеры вошли и захлопнули за собой дверь.
Танкиста просто подмывало выбраться из танка, подойти и послушать. Но что он мог понять, не зная языка!
Прошло минут пять, прежде чем дверь снова открылась и немцы вышли. Мильх запер дверь комнаты.
Бабенко задумался. Военная разведка, департамент пропаганды, причем не какие-то местные власти на уровне военного гарнизона, а представитель из Берлина! И танки почти все готовы. Вон те две «тридцатьчетверки», которыми занимаются электрики, полностью готовы. Ребята просто резину тянут, в этом Бабенко не сомневался. И «панцер-III», которым сегодня занимался Бабенко, был почти готов, остались кое-какие неполадки с переключением передач. На улице стоит еще один легкий немецкий танк, полностью исправный и заправленный. Его Бабенко проверял и обкатывал по двору вчера. Если такими темпами будет продвигаться ремонт, то семь исправных «тридцатьчетверок» и пять немецких легких танков будут готовы через пару дней. А для чего?
Бабенко покачал головой. Нет, так больше нельзя. Можно просидеть здесь и месяц, и год и ничего не узнать. Что он, нанялся немцам танки чинить до конца войны?
Выбравшись из танка, Бабенко прислушался. Нет, никого здесь не может быть, и прийти в цех уже некому. Немцы в неурочное время не работают, наших не пустят без особого приказа. Он тут один на особом положении, кому разрешено… нет, приказано работать допоздна.
Замок на двери был обычный и очень простой – советский врезной с двумя «бородками». Бабенко провозился с ним всего пару минут. Щелчок, поворот отмычки, снова щелчок, и дверь послушно открылась.
То, что танкист увидел, заставило его замереть. На полу лежали танковые пеналы со снарядами или, как их называли танкисты, с «выстрелами». На полу, на стеллажах вдоль стен. Их тут была почти сотня. В основном это обычные бронебойные «болванки», но нашлось и немного подкалиберных, каких в Красной Армии было еще мало, и оснащались такими выстрелами лишь «тридцатьчетверки» с установленными на них пушками Ф-34. Бабенко хорошо помнил клеймо Горьковского завода № 92 на пушках «тридцатьчетверок», которые ремонтировались здесь, в Мостоке.
