И, мысленно добавила она, старую королеву, короля и его мать, и весь двор. Но прежде всего — Рохана.
Сейчас ей было ясно, что мужчина — нет, женщина, которая, по слухам, была одной из прихлебательниц королевы, на самом деле оказалась предателем и что она организовала заговор, который мог привести к гибели все королевство.
Колотить в дверь не имело смысла. Дверь была из толстых досок, обитых стальными полосами. Единственное окно было забито снаружи, и даже будь у Анамары что-нибудь такое, чем можно было бы выворотить доски, она не нашла бы щели, чтобы просунуть в нее орудие. Девушка могла только ждать, беспомощная, плачущая, терзаемая тревогой и ужасом.
Даже кричать смысла не было. Никто ее не услышит.
В Зловещей Трясине было куда более сыро и мрачно, чем в последний раз, когда Рохан приходил сюда. И это было плохо. Казалось, на Трясинную землю опустилась мрачная и непроглядная тень. Рохан едва видел во мгле.
Только то, что он помнил дорогу, которой Зазар везла его в прошлый раз, не дало ему заблудиться окончательно. Он опять порадовался, что холод погрузил большинство обитателей Трясины в зимнюю спячку и что люди, живущие здесь, без нужды из дому не выходят.
Он нашел одну из тех маленьких лодочек, которые жители Трясины обычно прятали на берегах проток, и это облегчило ему путь — не пришлось пробиваться через мокрый подлесок. Рохан бросил свой мешок в лодку, взял шест и начал отталкиваться. Чтобы подбодрить себя, он тихо насвистывал песенку.
Где-то в глубине Трясины послышался ответный свист.
Мгновенно насторожившись, он положил шест на дно лодки и позволил слабому течению самому тащить ее. Обнажил меч и стал внимательно осматривать оба берега, выискивая того, кто ему ответил.
Шли минуты, но больше свиста не слышалось, так что Рохан снова взялся за шест. Но продвигался он медленно-медленно. Он мог встретить врага или друга, но кто бы то ни был, незачем ломиться вперед, хотя он и взял себе девизом риск.
Он снова осторожно, негромко свистнул.
И снова кто-то ответил ему.
Дальний шум с ристалища проникал даже в мрачный каменный мешок, где сидела Анамара. Слезы у нее уже иссякли. Но когда раздался удар грома, она подняла голову.
Через несколько мгновений послышался шум у двери, и вошел Дуйг.
— Вставай, — приказал он.
Анамара не шевельнулась. Он схватил ее за руку и поднял рывком. За его спиной девушка увидела мага — нет, женщину по имени Флавьель, в одеждах с магическими символами.
— Быстрее, — сказала Флавьель. — Времени мало!
— Я соберу всех, на кого мы можем положиться. Вы справитесь с девушкой?
Флавьель скривила губы:
— Не беспокойся. Иди. Турнир продолжается, представляешь? У нас есть еще около часа, прежде чем кто-нибудь спохватится и бросится искать нас. Так что надо использовать время. Собери всех, кого сможешь, и идите на берег, ты знаешь куда. Я приду.
— А что с ней? — показал Дуйг на Анамару.
Флавьель почти нежно посмотрела на девушку:
— О, на нее у меня есть особые виды. Ее дружок еще пожалеет, что не отказался от нее ради меня. Уж я об этом позабочусь.
Даже Дуйг немного испугался.
— Не тяни время! — прикрикнула на него Флавьель, словно кнутом хлестнула. — Иди же!
Мужчина покорно пошел прочь, оставив Анамару с женщиной, которая, как вдруг с тошнотворным чувством осознала Анамара, была самым опасным врагом, с которым ей только приходилось сталкиваться в жизни. Возможно, и жить-то ей осталось недолго…
— У меня нет времени нянчиться с тобой, — сказала Флавьель. — Смотри мне в глаза!
Она снова схватила Анамару за подбородок, и девушка невольно посмотрела в глаза чародейке. Глаза Флавьель были глубокими, такими глубокими, что в них можно было потерять себя, и что-то вращалось в их бездне…
Голос чародейки словно убаюкивал, почти пел.
— Мы улетим, моя птичка, туда, где ты будешь свободна. Да, свободна и счастлива. Забудь все тревоги придворной дамы, забудь даже о том, что ты была когда-то дамой. Ты всего лишь птичка, которая однажды улетит и не вернется. Летим со иной. Летим.
Плащ Анамары захлопал на ветру, словно крылья, когда она взлетела с другой птицей рука об руку — или крыло к крылу? Они поднимались все выше и выше, пока люди внизу не превратились в точки среди холодных холмов.
Они пролетели над мерцающей светлой нитью и помчались над темной землей. Потом начали опускаться, и Анамара снова услышала голос.
— Вот твое место, птичка. Сюда редко приходят люди. Это твой новый дом. Новый дом, маленькая бескрылая птичка. Запомни эти слова.
Внезапно ее крылья потеряли опору, и Анамара упала наземь, запутавшись в плаще. Она подняла взгляд и увидела женщину, которая снова стояла перед ней. Она не знала ее имени, да и своего тоже не помнила. Она моргнула, ничего не понимая, а женщина снова заговорила.
— Я не могу заставить тебя забыть все, что ты видела и слышала, — сказала она, — но я могу забрать твой разум, так что твои знания больше тебе не пригодятся, да и никому другому тоже. Может, большой голодный лаппер сожрет тебя, и ты умрешь быстро. Здесь смерть везде — на каждом шагу, за каждым поворотом. Так случается со всеми бескрылыми птичками, которые попадают сюда. А теперь я прощаюсь с тобой.
Женщина подняла руки и исчезла в дыму и грохоте. И Анамара осталась одна.
«Кто я? — рассеянно подумала она. — Я не из ее рода, она летает. И я тоже летала. Смогу ли я еще когда-нибудь взлететь?»
Она взмахнула руками, пытаясь оторваться от земли, снова испытать восхитительное чувство полета, но ничего не получилось. Ну да, женщина ведь сказала, что она больше не сможет летать.
Я птичка, подумала она. Бескрылая. И теперь это мой дом, хотя я скоро тут умру.
Вокруг стояла тишина, и лишь единственный звук нарушал спокойствие этого места. Это было капанье воды. Значит, здешние обитатели не спешили найти обед. Повсюду с мокрых деревьев свисал мох, в подлеске росла трава, в которой запутается любая бескрылая птичка. Это место было ее домом. Но она умрет здесь.
А надо ли ей здесь оставаться? Или пойти потихоньку, пока не найдется местечка посуше, чем этот замерзший комок грязи, на котором она стояла, ожидая смерти? Она решила идти.
Она нашла светлую полосу, даже более широкую, чем та, над которой они пролетали. Какой-то осколок памяти из прежней, уничтоженной жизни подсказал ей, что эта полоса, этот лучик — вода. Поток, но не такой, какие она видела прежде. Внутри, под блестящей поверхностью, он был мрачным и густым, и тек он медленно. Однако она наклонилась, чтобы напиться, — и тут же выплюнула воду. Вода оказалась мерзкой на вкус — как и на вид.
