Я никогда не называл папу «папа». Уж тем более «папочка» или даже просто «отец». Я не мог. Мне сказали: этого делать нельзя. Если мы были в общественных местах или там, где люди могли услышать, о чем мы говорим, и я назвал бы его папой, кто-нибудь мог начать задавать вопросы или вызвать полицию. Так что, насколько я помню, я всегда звал его Робертом.
Хотя я ничего не знал о его жизни до моего рождения, благодаря маме и тому времени, которое я мог с ним проводить, я имел представление о том, что он был за человек. Он был настоящим швейцарцем – чистоплотным, аккуратным и пунктуальным. Он был единственным из известных мне людей, который поселялся в номере отеля и, уезжая, оставлял его более чистым, чем тот был по прибытии. Он не любил, чтобы ему кто-то прислуживал. Никаких слуг, никаких домработниц. Он сам занимался уборкой. Он любил свое жилище. Он жил в собственном мире и делал все сам.
Я знаю, что он никогда не был женат. Он говорил, что большинство людей вступает в брак потому, что они хотят контролировать другого человека, а он никогда не хотел, чтобы его контролировали. Я знаю, что он любит путешествовать, любит развлекаться, любит принимать гостей. Но в то же время его личное пространство является для него всем. Где бы он ни жил, он никогда не регистрируется в телефонной книге. Я уверен, что в то время, когда родители были вместе, их бы обязательно поймали, если бы он не был таким скрытным. Мама была необузданной и импульсивной. Папа – сдержанным и рациональным. Она была пламенем, он – льдом. Они были противоположностями, которые притягиваются, а я – сочетанием обоих.
О папе я точно знаю одно – он ненавидел расизм и однородность больше, чем что-либо другое. И не из чувства уверенности в своей правоте или морального превосходства. Он просто никогда не понимал, как белые люди могут быть расистами в ЮАР. «В Африке полно черных людей, – говорил он. – Так почему же вы проделали такой путь до Африки, если вы ненавидите черных? Если вы так сильно ненавидите черных, почему бы вам не вернуться домой?» Для него это было сумасшествием.
Так как расизм никогда не имел для моего отца ни малейшего смысла, он не придерживался ни одного из правил апартеида. В начале восьмидесятых, до моего рождения, он открыл в Йоханнесбурге один из первых ресторанов для всех рас, стейкхаус. Он получил специальную лицензию, позволяющую компаниям обслуживать как черных, так и белых клиентов.
Такие лицензии существовали, потому что требовались отелям и ресторанам для обслуживания черных туристов и дипломатов из других стран, на которых теоретически не должны были распространяться те же ограничения, что предусмотрены политикой апартеида для южноафриканцев. В свою очередь, богатые черные южноафриканцы прибегали к этой лазейке, чтобы пользоваться оте-лями и ресторанами.
Папин ресторан немедленно обрел огромную популярность. Черные приходили туда, потому что было мало фешенебельных заведений, где они могли бы поесть, а они хотели прийти и посидеть в хорошем ресторане и посмотреть, что это такое. Белые приходили потому, что хотели узнать, что это такое – сидеть рядом с черными. Белые сидели и смотрели, как едят черные, а черные сидели, ели и смотрели, как белые наблюдают за тем, как они едят. Любопытство совместного времяпрепровождения пересиливало неприязнь, разделяющую людей. Здесь была великолепная атмосфера.
Мама была необузданной и импульсивной.
Папа – сдержанным и рациональным.
Она была пламенем, он – льдом.
Они были противоположностями, которые притягиваются, а я – сочетанием обоих.
Ресторан закрылся только потому, что несколько человек из этого района решили пожаловаться. Они писали петиции, и правительство стало искать способы закрыть заведение. Сначала приходили инспекторы, которые пытались найти нарушения чистоты и санитарных норм. Конечно, они никогда не слышали о швейцарцах. И потерпели полное поражение. Потом они решили взяться за него при помощи наложения дополнительных самоуправных ограничений.
– Так как у вас есть лицензия, вы можете не закрывать ресторан, – сказали они, – но вам требуется устроить отдельные туалеты для каждой расовой категории. Вам нужны туалеты для белых, туалеты для черных, туалеты для цветных и туалеты для индийцев.
– Но тогда в ресторане будут одни туалеты.
– Ладно, если вы не хотите этого делать, есть еще один вариант. Сделать свое заведение обычным рестораном и обслуживать только белых.
Он закрыл ресторан.
После падения апартеида папа переехал из Хиллброу в район под названием Йовилл – бывший тихий спальный район, превратившийся в оживленный плавильный котел черного, белого и всех других оттенков. Туда стекались иммигранты из Нигерии, Ганы и со всего континента, принося с собой различную еду и замечательную музыку. Главной улицей была Роки-стрит, и на ее тротуарах было полно уличных торговцев, а также ресторанов и баров. Это был взрыв культуры.
Пиццерия, в которую мама водила меня каждый вторник, находилась на Роки-стрит, а папа жил в двух кварталах отсюда, на Йо-стрит, прямо у того невероятного парка, куда я любил ходить, потому что там бегали и играли дети всех рас из разных стран. Папин дом был простым. Симпатичным, но ничего роскошного. Мне кажется, у папы было достаточно денег, чтобы комфортно жить и путешествовать, но он никогда не тратил много на приобретение вещей. Он был невероятно экономным. Парень того типа, что ездят на одном автомобиле двадцать лет.
Мы с папой жили по расписанию. Я посещал его каждое воскресенье. Хотя апартеид закончился, мама решила, что не хочет выходить замуж. Так что у нас был свой дом, а у него – свой. Я договорился с мамой, что если с утра я буду ходить с ней в «смешанную» церковь, а потом – в «белую» церковь, то после этого я могу не идти в «черную» церковь, а пойти к папе, где мы будет смотреть «Формулу-1», а не изгнание бесов.
Каждый год я праздновал с папой свой день рождения, мы также вместе проводили Рождество. Я любил Рождество с папой, потому что папа праздновал европейское Рождество. Европейское Рождество – лучшее Рождество. Папа прилагал все усилия. У него были рождественская гирлянда и ель. У него был искусственный снег и снежки. И носки, висящие у камина, с множеством завернутых подарков от Санта-Клауса.
Африканское Рождество было намного более практичным. Мы шли в церковь, приходили домой, ели вкусную еду из хорошего мяса, заварной крем и желе. Но ели не было. Ты получал подарок, но обычно это была только одежда, новый комплект. Ты мог получить игрушку, но она не была завернута в бумагу и не была от Санта-Клауса.
Сам вопрос Санта-Клауса весьма спорный, если говорить об африканском Рождестве, он касается гордости. Когда африканский папа покупает ребенку подарок, меньше всего он хочет, чтобы это было заслугой какого-то седого толстяка. Африканский папа прямо скажет тебе: «Нет, нет, нет. Это купил тебе я».
Помимо дней рождения и особых случаев, все, что у нас было, – воскресенья. Он мне готовил. Он спрашивал меня, что я хочу, и я всегда заказывал одно и то же блюдо, немецкое блюдо под названием Rösti, которое, в общем-то, представляло собой картофельную оладью с каким-нибудь мясом с подливой. Я получал это и бутылку «Спрайта», а на десерт – пластиковый контейнер с заварным кремом, поверх которого была карамель.
