Во время апартеида ежегодно некоторые цветные люди «повышались» до белых.
Это кажется смешным, но это случалось. Во время апартеида ежегодно некоторые цветные люди «повышались» до белых. Это было не мифом, это было реальностью. Люди могли подать прошения в правительство. Ваши волосы могли стать достаточно прямыми, ваша кожа могла стать достаточно светлой, ваш акцент мог стать достаточно незаметным – и вы классифицировались как белый. Все, что надо было сделать, – отказаться от своего народа, отказаться от своей истории и бросить своих друзей и семью с более темной кожей.
Официальное определение белого человека во время апартеида было следующим: «Тот, который внешне очевидно является белым человеком, кого в целом нельзя принять за цветного человека; или тот, кого в целом можно принять за белого человека и кто внешне не является очевидно белым человеком». Другими словами, это было абсолютно субъективно. И именно тогда на помощь приходило правительство с такими штучками, как карандашный тест.
Если вы подавали прошение о том, чтобы быть белым, в ваши волосы клали карандаш. Если карандаш падал, вы были белым. Если карандаш застревал, вы были цветным.
Вы являлись тем, кем вас назвало правительство. Иногда это ограничивалось единственным чиновником, разглядывавшим ваше лицо и быстро принимавшим решение. В зависимости от того, насколько высокие у вас скулы или насколько широкий нос, он мог поставить галочку в той графе, которая казалась ему разумной, таким образом решая, где вы можете жить, с кем можете вступать в брак, какие у вас будут работа, права и привилегии.
И цветные люди не только «повышались» до белых. Иногда цветные становились индийцами. Иногда индийцы становились цветными. Иногда черные «повышались» до цветных, а иногда цветные «понижались» до черных. И конечно же, белые тоже могли «понизиться» до цветных. Это было главным. Эти смешанные родословные всегда таились, выжидая момент, чтобы проявиться. И страх потерять свой статус держал белых в узде.
Если у двух белых родителей появлялся ребенок, а правительство решало, что этот ребенок слишком темный, то даже если оба родителя представляли документы, подтверждающие, что они – белые, ребенок мог классифицироваться как цветной. Тогда семья была вынуждена принимать решение. Должны ли они отказаться от своего статуса белых и жить как цветные в цветном районе? Или они должны разойтись, и мать с цветным ребенком отправится жить в гетто, а отец останется белым и будет зарабатывать на их содержание?
Многие цветные жили в этом состоянии неопределенности, настоящем чистилище, всегда тоскуя по белым отцам, которые отвергли их. В результате они могли быть ужасными расистами по отношению друг к другу. Самым распространенным оскорблением у цветных было boesman. Бушмен. «Буши». Оно кричало об их черноте, их примитивности. Вернейшим способом оскорбить цветного человека было упомянуть, что он в каком-то смысле черный. Одна из самых пагубных вещей апартеида заключалась в том, что он учил цветных, что черные – это то, что тянет их назад. Апартеид говорил, что единственной причиной того, что цветные не обладают статусом первого класса, являлось то, что черные могут использовать оттенок кожи, чтобы просочиться мимо ворот и завладеть преимуществами белизны.
Вот что делал апартеид: он убеждал каждую группу, что она не может быть принятой в клуб исключительно из-за другой расы. По существу, в дверях стоял вышибала и говорил тебе: «Мы не можем вас впустить из-за вашего друга Даррена и его ужасных ботинок». Так что вы смотрели на Даррена и говорили: «Пошел вон, черный Даррен. Ты тянешь меня назад». Потом, когда Даррен «поднимался», вышибала говорил: «Нет, препятствие на самом деле – это твой друг Сизве и его спутанные волосы». Так что Даррен говорил: «Пошел вон, Сизве». И теперь каждый ненавидел другого. Но правда заключалась в том, что ни одного из вас все равно никогда не впустили бы в клуб.
Цветным приходилось нелегко. Представьте: вам промывали мозги, чтобы вы поверили, что ваша кровь испорчена. Вы тратили все свое время на ассимиляцию и стремление к белизне. Потом, только вы подумали, что приближаетесь к финишной черте, какой-то чертов парень по имени Нельсон Мандела подходит и дает стране подзатыльник. Теперь финишная черта находится позади, там, где была стартовая, а эталоном является черный. Черный – главный. Черный красивый. Черный влиятельный.
Веками цветным говорили: черные – обезьяны. Не прыгайте по деревьям, как они. Научитесь ходить прямо, как белый человек. И вдруг, неожиданно, это оказывается «Планетой обезьян», и обезьяны получают преимущество.
Западно-Капская провинция – регион, окружающий расположенный на побережье Кейптаун, – обладает самой большой популяцией цветных в ЮАР. В 1994 году, когда наступила демократия и черные, цветные и индийцы получили право голоса, Западно-Капская провинция была единственным регионом, где число голосов за Национальную партию превысило число отданных Нельсону Манделе и Африканскому национальному конгрессу. Цветные проголосовали за то, чтобы создатели апартеида остались у власти.
Так что можно себе представить, насколько странным это было для меня. Я был мулатом, но не цветным – цветным по цвету лица, но не по культуре. Я выглядел цветным, но мое самосознание не было связано с ними ни генетически, ни как-либо по-другому. Из-за этого на меня смотрели как на цветного, который не хотел быть цветным.
В Иден-Парке я встречал цветных двух типов. Некоторые цветные ненавидели меня из-за моей черноты. Мои волосы были вьющимися, и я гордился своей прической. Я знал африканские языки и любил говорить на них. Цветные слышали, как я говорил на коса или зулу, и говорили: «Wat is jy? ’n Boesman?» («Ты что, бушмен?»). Почему ты пытаешься быть черным? Почему ты говоришь на этом прищелкивающем языке? Посмотри на свою светлую кожу. Ты почти здесь, и ты отказываешься от этого.
Все, что надо было сделать, – отказаться от своего народа, отказаться от своей истории и бросить своих друзей и семью с более темной кожей.
Другие цветные ненавидели меня из-за моей белизны. Хотя я считал себя черным, у меня был белый отец. Я ходил в английскую частную школу. Я научился общаться с белыми людьми в церкви. Я мог идеально говорить на английском и редко говорил на африкаанс, языке, на котором вроде бы говорили цветные. Поэтому цветные думали, что я считаю себя лучше них. Они высмеивали мой акцент, будто бы я их передразнивал. «Dink jy, jy is grênd?» («Ты думаешь, ты первоклассный») – чванный, как сказали бы люди в Америке.
Даже когда я думал, что нравлюсь, это было не так. В какой-то год я получил абсолютно новый велосипед во время летних каникул. Мы с моим кузеном Млунгиси нарезали круги по кварталу. Я ехал по нашей улице, когда на дорогу выскочила симпатичная цветная девочка и остановила меня. Она улыбнулась и дружелюбно помахала мне.
– Привет, – сказала она, – можно покататься на твоем велосипеде?
Я был совершенно шокирован. Ого, у меня появился друг. Так я подумал.
– Да, конечно, – ответил я.
