Все три старшие сестры Бабики говорили по-английски, ее младшая сестра Лерато тоже немного говорила. Так что, когда бы мы ни проводили время с Бабики, ее сестрами и друзьями, большая часть разговора шла на английском. В оставшейся части я не участвовал, и она велась на педи или сото, но для ЮАР это абсолютно нормально, так что я никогда не беспокоился. Главный смысл разговора мне кто-нибудь пересказывал на английском, и мне этого было достаточно для того, чтобы знать, о чем идет речь.
А мой ум работал с языком так, что когда я слышал другие языки, то в уме переводил их на английский. Мой ум хранил их на английском. Когда бабушка и прабабушка истерически молились богу, чтобы тот убил беса, нагадившего на пол в кухне, и все это произносилось на коса, в моем уме это сохранилось на английском. Я помню это как разговор на английском.
Так что когда бы я ни ложился спать, мечтая о Бабики и вспоминая о тех моментах, которые мы провели вместе, я чувствовал, что это происходило на английском, потому что именно так это запомнил. А Том никогда не давал понять, на каком языке она говорит или не говорит, потому что – какая разница? Он всего лишь хотел получить свои бесплатные компакт-диски и поладить с ее сестрой. Вот так и получилось, что я больше месяца встречался с девушкой, которою считал своей первой подружкой, ни разу с ней не поговорив.
Теперь весь вечер был испорчен, и я увидел это с ее точки зрения. Мне стало абсолютно ясно, почему она не захотела выходить из автомобиля. Во-первых, она, возможно, не хотела идти со мной на выпускной бал. Вероятно, она задолжала Тому, а Том ведь мог уболтать кого угодно на что угодно. Во-вторых, я заставил ее целый час сидеть и ждать меня, и она разозлилась. А когда она села в машину и мы впервые оказались наедине, она поняла, что я даже не могу поддерживать с ней разговор. Я возил ее по городу и заблудился в темноте – молодая девушка одна в автомобиле непонятно где, с каким-то странным парнем, без малейшего представления о том, куда я ее везу. Она наверняка испугалась. Потом мы приехали на выпускной бал, а она не говорит ни на одном языке, на которых говорят другие. Она никого не знала. Она не знала даже меня!
Мы с Бонгани стояли у автомобиля, уставившись друг на друга. Я не знал, что делать. Я пытался поговорить с ней на всех языках, которые знал. Ничего не работало. Она говорила только на педи. Я был в таком отчаянии, что попытался поговорить с ней при помощи жестикуляции.
– Пожалуйста. Ты. Я. Внутрь. Бал. Да?
– Нет.
– Внутрь. Бал. Пожалуйста!
– Нет.
Я спросил Бонгани, говорит ли он на педи. Он не говорил. Конечно, не говорил, Бонгани был зулусом. Зулусы знамениты в ЮАР тем, что не учат другие языки, потому что являются крупнейшей группой. «К черту всех остальных. Мы говорим на зулу».
Зулусы знамениты в ЮАР тем, что не учат другие языки, потому что являются крупнейшей группой. «К черту всех остальных.
Мы говорим на зулу».
Я побежал внутрь, на бал, и бегал кругами, ища кого-нибудь, кто говорил бы на педи и помог бы мне убедить ее пойти. «Ты говоришь на педи? Ты говоришь на педи? Ты говоришь на педи?» Никто не говорил на педи.
В итоге я так и не пошел на свой выпускной. Не считая тех трех минут, что я провел, бегая по залу в поисках кого-нибудь, говорящего на педи, я провел всю ночь на стоянке. Когда выпускной вечер закончился, я снова забрался в чертову «Мазду» и повез Бабики домой. Всю дорогу мы сидели в полнейшей неловкой тишине.
Я остановился перед ее многоэтажкой в Хиллброу, заглушил мотор и минуту посидел, пытаясь придумать вежливый и джентльменский способ закончить этот вечер. Потом, ни с того, ни с сего, она нагнулась ко мне и поцеловала.
Да, это был настоящий поцелуй, правильный поцелуй. Тот поцелуй, который заставил меня забыть обо всей этой кошмарной, только что случившейся катастрофе. Я был очень смущен. Я не знал, что от меня ожидается. Она села на место, я заглянул ей в глаза и подумал: «У меня нет ни малейших представлений о девушках».
Я вышел из машины, обогнул ее и открыл дверцу. Она подобрала платье, вышла и пошла к своему дому, а когда она повернулась, чтобы уйти, я напоследок помахал ей.
– Бай! Пока.
– Бай.
Часть III
В ГЕРМАНИИ НИ ОДИН РЕБЕНОК НЕ ЗАКАНЧИВАЕТ СТАРШУЮ ШКОЛУ, не узнав о холокосте.
Не только о его фактах, но и о том, как и почему это произошло, о его серьезности – о том, что это значит. В результате немцы вырастают обладающими надлежащими знаниями и чувствующими свою вину.
В британских школах тем же образом рассказывают о колониализме (до определенных, впрочем, пределов). Их дети учат историю империи со своего рода предупреждением, растянутым над ней. «Да, это было постыдно, не так ли?»
В ЮАР о жестокостях апартеида никогда не рассказывали подобным образом. Нас не учили осуждению или стыду. Нас учили истории так, как ей учат в Америке.
В Америке историю расизма проходят как-то так: «Было рабство, а потом были законы Джима Кроу, а потом был Мартин Лютер Кинг, а теперь с этим покончено».
У нас было то же самое. «Апартеид был плохим. Нельсон Мандела был освобожден. Давайте двигаться дальше». Факты (и тех немного) и никакой эмоциональной или моральной оценки. Казалось, что учителя, которые до сих пор были преимущественно белыми, получили указание: «Что бы вы ни делали, не злите этих детей».
Глава 15
Давай, Гитлер!
Когда я был в девятом классе, в «Сэндрингхэм» перешли три ученика-китайца: Боло, Брюс Ли и Джон. Они были единственными китайчатами в школе, в которой учились 1100 детей. Боло получил свое прозвище, потому что был похож на Боло Йена из фильма с Жан-Клодом Ван Даммом «Кровавый спорт». Брюса Ли действительно звали Брюс Ли, что неизменно нас веселило. Вот перед вами этот парень-китаец, спокойный, симпатичный, в хорошей физической форме, и его зовут Брюс Ли. Мы думали что-то вроде «Это волшебство. Спасибо, Иисус, что ты дал нам Брюса Ли». Джон был просто Джоном, что тоже было странно – по сравнению с теми двумя.
Я знал Боло, потому что он был одним из моих клиентов в школьном буфете. Родители Боло были профессиональными пиратами. Они делали пиратские копии видеоигр и продавали их на блошиных рынках. Как сын пиратов, Боло делал то же самое: он начал продавать пиратские игры для «PlayStation» в школе. Дети давали ему свои «PlayStation», а он приносил их через несколько дней со встроенным чипом, позволявшим им играть в пиратские игры, которые он потом им продавал. Боло дружил с белым парнем, своим собратом-пиратом Эндрю, который торговал пиратскими компакт-дисками. Эндрю был на два класса старше меня и настоящим компьютерным гением. У него дома даже был CD-рекордер, в то время, когда CD-рекордеров не было ни у кого.
Однажды во время своих буфетных пробежек я подслушал, как Эндрю и Боло жалуются на черных детей в школе. Те поняли, что могут взять товар Эндрю и Боло, сказав «Я заплачу позже», а потом не платили, потому что Эндрю и Боло слишком боялись черных, чтобы подходить к ним и спрашивать о деньгах. Я вмешался в их разговор.
