Мы вышли, и все было прекрасно, но это ошеломило нас. Мы каждый день были на улицах, ловчили, пытались вести себя так, словно были как-то связаны с бандами. Но правда заключалась в том, что мы были более сырными, чем «район». Мы создали представление о себе как защитный механизм для выживания в мире, в котором мы жили. У Бонгани и других ребят из Ист-Бэнка по причине того, откуда они родом и как они выглядят, просто было очень мало надежды. В такой ситуации у тебя было два варианта. Ты находишь работу в торговле, продаешь бургеры в «Макдоналдсе», если ты один из тех немногих счастливчиков, который может достичь таких высот. Второй вариант – закалиться, «сделать лицо». Ты не можешь уехать из «района», так что выживай по правилам «района».
Я выбрал жизнь в том мире, но я не был из того мира. Пожалуй, я был самозванцем. День за днем я был там столько же, сколько все остальные, но разница заключалась в том, что в глубине души я знал, что у меня были другие варианты. Я мог уйти. Они не могли.
ОДНАЖДЫ, КОГДА МНЕ БЫЛО ДЕСЯТЬ ЛЕТ, Я НАВЕЩАЛ ПАПУ В ЙОВИЛЛЕ, и мне нужны были батарейки для одной из моих игрушек. Мама отказалась покупать мне новые батарейки, потому что, разумеется, считала это напрасной тратой денег, так что я улизнул в магазин и стащил упаковку. Охранники магазина поймали меня на выходе, отвели в свой кабинет и позвонили маме.
– Мы поймали вашего сына на краже батареек, – сказали они. – Вам надо прийти и забрать его.
– Нет, – ответила она, – отведите его в тюрьму. Если он собирается нарушать закон, пусть знает о последствиях.
И она повесила трубку. В конце концов, они отпустили меня, предположив, что я был своего рода беспутным сиротой. Ведь что за мать скажет полиции, чтобы десятилетнего ребенка отправили в тюрьму?
Глава 17
Мир не любит тебя
Мама никогда не давала мне спуску. Каждый раз, как я попадал в переплет, меня ждала жестокость из лучших побуждений: нотации, наказание и порка. Каждый раз. За каждый проступок. Это касается многих черных родителей. Они стараются призвать тебя к порядку до того, как это сделает система. «Мне придется сделать это с тобой, прежде чем это сделает с тобой полиция». Потому что только об этом думают черные родители с того самого дня, как ты становишься достаточно большим, чтобы гулять по улицам, где тебя ждет закон.
Попасть под арест в Александре было суровой правдой жизни. Настолько повседневной, что, когда мы ошивались на углу, у нас был для этого знак, условное обозначение: сложить запястья так, словно на тебя надели наручники. Каждый знал, что это означает.
– Где Бонгани?
Сложенные запястья.
– О, черт. Когда?
– В пятницу вечером.
– Проклятье.
Мама ненавидела «район». Ей не нравились мои тамошние друзья. Если я приводил их в дом, она не хотела, чтобы они даже заходили внутрь. «Мне не нравятся эти парни», – говорила она. Она не ненавидела лично их, она ненавидела то, что они воплощали. «Вы с этими ребятами вляпываетесь в такое дерьмо, – говорила она. – Ты должен внимательно относиться к тому, кем ты себя окружаешь, потому что они могут определять, кем являешься ты».
Больше всего она ненавидела в «районе» то, что, как она говорила, он не заставлял меня стать лучше. Она хотела, чтобы я проводил время с двоюродным братом в его университете.
– Какая разница, где я провожу время, в университете или «на районе»? – спрашивал я. – Я же вроде не собираюсь поступать в университет.
– Да, но университет окажет на тебя влияние. Я же тебя знаю. Ты не сможешь сидеть и смотреть, как эти ребята становятся лучше, чем ты. Если ты будешь в положительном и прогрессирующем окружении, ты тоже станешь таким. Я постоянно твержу тебе, чтобы ты изменил свою жизнь, а ты этого не делаешь. Когда-нибудь тебя арестуют, и когда это произойдет, не звони мне. Я скажу полицейским, чтобы они посадили тебя – просто для того, чтобы ты получил урок.
И на самом деле были черные родители, которые так поступали, не нанимали своим детям адвоката – крайняя степень жестокости из лучших побуждений. Но это не работало, потому что ты даешь ребенку жесткую любовь, когда ему, возможно, нужна просто любовь. Ты пытаешься преподать ему урок, но этим уроком теперь станет вся его оставшаяся жизнь.
Однажды утром я увидел в газете объявление. Какой-то магазин устраивал тотальную распродажу мобильных телефонов, и они продавались по такой смехотворной цене, что я понимал: мы с Бонгани можем с прибылью для себя сбыть их в «районе». Этот магазин находился в пригороде, слишком далеко, чтобы идти туда пешком, и слишком в стороне, чтобы доехать на микроавтобусе. К счастью, на заднем дворе была мастерская моего отчима и несколько старых автомобилей.
Я лет с четырнадцати тайком брал драндулеты Абеля, чтобы кататься по окрестностям. Говорил, что тестирую их, чтобы убедиться, что они отремонтированы правильно. Абель не считал это смешным. Меня много раз ловили. Ловили и отдавали на расправу разъяренной матери. Но это никогда не останавливало меня, что бы я ни делал.
Большинство из этих драндулетов не подлежало эксплуатации на дорогах. У них не было надлежащих регистрационных документов или правильных номерных знаков. К счастью, у Абеля в гараже также был запас старых номерных знаков. И я быстро понял, что могу просто прикрепить один из них к старому автомобилю и выехать на дорогу. Мне было девятнадцать, может быть, двадцать, и я не думал ни о каких последствиях своих действий.
Так вот, я подошел к гаражу Абеля, когда вокруг никого не было, взял один из его автомобилей (красную «Мазду», которую брал на выпускной), прикрепил к ней какие-то старые номерные знаки и отправился на добычу дешевых мобильных телефонов.
В Хиллброу меня остановила полиция. Полицейские в ЮАР не объясняют причины того, почему вас остановили. Они останавливают вас просто потому, что они полицейские и обладают властью вас остановить – все очень просто. Я смотрел американские фильмы, где полицейские останавливают людей и говорят: «Вы не включили поворотник» или «У вас не горит задняя фара». Я всегда удивлялся: «Почему американские копы беспокоятся и придумывают предлог?» В ЮАР я ценю одно: мы еще не усовершенствовали систему до того, чтобы мы были вынуждены лгать. У нас нет времени на такие игрища.
– Ты знаешь, почему я тебя остановил?
– Потому что вы полицейский, а я черный?
– Верно. Права и регистрационные документы, пожалуйста.
Когда полицейский остановил меня, это была одна из тех ситуаций, в которых мне хотелось сказать: «Ребята, я знаю, что вы предвзято относитесь ко мне из-за расы». Но в этом случае я не мог спорить, потому что в тот момент действительно нарушал закон. Полицейский подошел к моему окну, задал стандартные полицейские вопросы. Куда я еду? Мой ли это автомобиль? Чей это автомобиль? Я не мог ответить. Я остолбенел.
Меня больше волновало то, что у меня будут неприятности с родителями, чем неприятности с законом. Я уже сталкивался с полицейскими в Александре, в Соуэто, но это было больше вызвано самой ситуацией: вечеринка, которую надо прекратить, налет на микроавтобус. Закон был вокруг меня, но он никогда не был направлен конкретно против меня, Тревора. А когда ты не очень часто сталкиваешься с законом, закон кажется рациональным: конечно, полицейские по большей части сволочи, но ты понимаешь, что они выполняют свою работу.
