Так как адвокат должен был все уладить, я вообразил, что держу все под контролем. Чувствовал себя очень ловким. Я уладил ситуацию, и, что важнее всего, мама и Абель были не в курсе.
Когда пришло время отбоя, вошел полицейский и забрал мое барахло. Мой ремень, мой бумажник, мои шнурки.
– Зачем вам мои шнурки?
– Чтобы ты не удавился.
– Понятно.
Даже когда он это сказал, я еще не осознавал всю тяжесть своей ситуации. Шагая по камере, посматривая на других шестерых парней, которые были там, я размышлял: «Не беда! Все будет классно. Я выберусь из этого». Я думал так до того самого момента, как дверь камеры лязгнула за моей спиной и охранник закричал: «Отбой!» Тогда я и подумал: «О, черт. Это на самом деле».
Охранники дали мне коврик и колючее одеяло. Я расстелил их на бетонном полу и попытался удобно устроиться. Твоя первая ночь в камере, ты лежишь здесь, и в твоей голове проносятся все фильмы о плохой тюрьме, которые ты видел. Ты думаешь: «Меня изнасилуют. Меня изнасилуют. Меня изнасилуют». Но тебя не насилуют, потому что ты пока еще не в тюрьме, ты – в камере предварительного заключения, а это большая разница, как ты вскоре поймешь.
На следующее утро я проснулся с тем мимолетным ощущением, когда ты думаешь, что это все было сном. Потом огляделся и понял, что это не сон. Принесли завтрак, и я устроился и стал ждать.
День в камере проходит почти в полной тишине, прерываемой делающими перекличку проходящими охранниками, выкрикивающими ругательства в твой адрес. В камере никто не произносит ни слова. Никто не входит в камеру и не говорит: «Привет, ребята! Я Брайан!» Потому что все боятся, и никто не хочет показаться уязвимым. Никто не хочет быть «петухом». Никто не хочет быть парнем, которого убьют. Я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что я – всего лишь парень, задержанный за проблемы с автомобилем. Так что я покопался в памяти, чтобы извлечь все стереотипы относительно того, как люди ведут себя в тюрьме, и пробовал вести себя так же.
В ЮАР все знают, что цветные гангстеры – самые безжалостные, самые жестокие. Это стереотип, который сопровождает тебя всю твою жизнь. Самыми печально знаменитыми цветными бандами были «Цифровые банды»: 26-я, 27-я и 28-я. Они контролировали тюрьмы. Они известны своей зверской жестокостью – изувечиванием, пытками, изнасилованиями, отрезанием голов, причем делают это не ради денег, а просто для того, чтобы доказать, насколько они безжалостны и жестоки – как мексиканские наркокартели в Америке.
На самом деле многие цветные банды взяли за образец эти самые мексиканские банды. Они выглядят так же: «Конверсы» со штанами «Дикис», рубашка нараспашку, застегнутая только сверху.
Когда я был подростком, каждый раз, когда ко мне привязывались полицейские или охранники, это было не потому, что я был черным, а потому, что я был цветным. Однажды я пошел в клуб с двоюродным братом и его другом. Вышибала обыскал Млунгиси, махнул, чтобы тот проходил. Он обыскал его друга и махнул, чтобы тот проходил. Потом он стал обыскивать меня и посмотрел на мое лицо.
– Где твой нож?
– У меня нет ножа.
– Я знаю, что у тебя где-то нож. Где он?
Он обыскивал и обыскивал, наконец, сдался и разрешил мне войти, оглядывая меня так, словно я был ходячей проблемой.
– Чтоб никаких неприятностей от тебя! Понял?
Я предположил, что, если уж я оказался в камере, люди подумают, что я цветной того типа, что заканчивают свои дни в тюрьме. Жестокий преступник. Так что я играл эту роль. Надел на себя личину. Каждый раз, когда полицейские задавали мне вопросы, я начинал говорить на ломаном африкаанс с сильным цветным акцентом. Представьте белого парня в Америке, белого, но достаточно темного для того, чтобы сойти за латиноамериканца, разгуливающего по камере и разыгрывающего диалог гангстера-мексиканца из фильмов. «Хреново сидеть взаперти, чувак». Вот примерно это я и делал в южноафриканском варианте. Но это работало. Со мной в камере сидели парни, посаженные туда за вождение в пьяном виде, домашнее насилие, мелкую кражу. У них не было ни малейшего представления о том, как выглядят настоящие цветные гангстеры. Все оставили меня в покое.
Мы все играли в игру, только никто не знал, что и все другие в нее играют. Когда я вошел в камеру в тот первый вечер, все посмотрели на меня взглядами, говорящими: «Я опасен. Не лезь ко мне». Так что я подумал: «Черт, эти люди – закоренелые преступники. Мне здесь не место, потому что я не преступник». Но на следующий день все быстро изменилось. Один за другим парни отправлялись на официальное предъявление обвинений, я остался ждать своего адвоката, а в камеру начали приходить новые люди.
Теперь я был старожилом, разыгрывая из себя цветного гангстера, давая новичкам понять все то же: «Я опасен. Не лезь ко мне». А они смотрели на меня и думали: «Черт, он закоренелый преступник. Мне здесь не место, потому что я не такой, как он». И так круг за кругом.
Если ты беден, если ты не знаешь, как работает система, тебя могут проигнорировать, и следующее, что ты поймешь, – ты находишься в жутком чистилище, где ты вроде бы не в тюрьме, но уж точно не вне тюрьмы.
Тебя не обвинили ни в каком преступлении, но ты заперт и не можешь выйти.
В определенный момент до меня дошло, что каждый, кто находится в этой камере, тоже может притворяться. Мы все были приличными парнями из хороших районов и хороших семей, задержанными за неоплаченную парковочную квитанцию и другие административные правонарушения. Мы могли бы отлично проводить время, вместе обедая, играя в карты, болтая о женщинах и футболе. Но этого не произошло, потому что каждый принял эту угрожающую позу. И никто не разговаривал, потому что каждый боялся тех, кем притворялись другие парни.
Потом этих парней отпускали, они шли по домам к своим прекрасным семьям и говорили: «О, дорогая, это было ужасно. Там были настоящие преступники. Там был этот цветной парень. Боже, это был киллер».
Как только я разобрался в этой игре, я снова был в порядке. Я расслабился. Снова начал думать: «У меня получилось. Делов-то». Еда на самом деле была приличной. На завтрак принесли сэндвичи с арахисовым маслом на толстых кусках хлеба. На обед была курица с рисом. Чай был слишком горячим, и это была, скорее, вода, а не чай, но пить было можно. Были пожилые, давно сидящие заключенные, которых скоро должны были условно-досрочно освободить, и в их обязанности входило мыть камеры и разносить книги и журналы. Это успокаивало.
Помню один момент, как я ел и говорил сам себе: «Все не так плохо. Я в компании неплохих ребят. Никаких домашних дел. Никаких счетов, которые надо оплатить. Никто постоянно не придирается ко мне, говоря, что я должен делать. Сэндвичи с арахисовым маслом? Черт, я все время ем сэндвичи с арахисовым маслом. Они довольно вкусные. Я могу это выдержать». Я так боялся нагоняя, который ждал меня дома, что на самом деле решил отправиться в тюрьму. Очень быстро придумал план. «Отправлюсь в тюрьму на пару лет, вернусь и скажу, что меня похитили, и мама никогда не узнает правды и просто будет счастлива увидеть меня вновь».
