– Ага, да только всех твари сожрали, мы одни остались. В последние дни вообще все кувырком пошло, а потом явился этот… рыжий клоун. Он себя святым отцом почему-то величает. Но какой он святой, если убил безобидных старушек и двух подростков? Я не верю ни одному его слову.
– И я, – согласилась Катя. – Но что нам делать? Он же все-таки привезет нас в тот Приют. Приют забытых душ, кажется. И что дальше?
– Не бойся, Кать, я что-нибудь придумаю. Не может же быть все так плохо… – вдруг Руслана прервал сильный толчок, когда бульдозер остановился. Они не удержались на ногах и упали на холодный металлический пол. На фургон опустилась тишина, и по возгласам детей мальчик понял, что сейчас будет «кормежка». И лишь теперь Руслан почувствовал, как сильно проголодался. В животе заурчало, и рот тут же наполнился слюной. Дети всех возрастов завозились, слезая с трехъярусных коек, толкая друг друга в темноте. Кто-то недовольно вскрикнул, но вся эта шумиха разом оборвалась, когда с громким скрипом дверь фургона отворилась.
Какое-то время глаза привыкали к дневному свету. Руслан, как и многие другие, даже потер их кулаками, чтобы убавить резь. Потом дети потянулись к выходу, спрыгивая на асфальт, покрытый влажным, хлюпающим снегом. Ботинки многих были в плачевном состоянии, и ребята топтались, чтобы было не так холодно, но ледяная влага забиралась внутрь, обволакивала ноги, вызывая дрожь.
– Итак, детишки! Слушаем внимательно! – Черноморов расхаживал перед разношерстной толпой чумазых девочек и мальчиков и говорил: – Сегодня среди нас много новеньких и неопытных. Объясняю первый и последний раз!
Между ним и детьми уже стоял складной стол, два больших чана, один – с немытой картошкой, другой – с водой, а на столе лежали три ножа и две алюминиевые кружки. Где все это находилось до сего момента, неизвестно. Видимо, спереди в фургоне был сооружен специальный хозяйственный отдел, где и хранилась утварь с картошкой.
– Итак, три добровольца чистят картошку и раздают ее остальным. Костров разводить не будем, потому что нет времени. Кушаем, что дают. Пьем из общих кружек. Ничего сложного, как видите. Далее – туалет. Мальчики налево от машины, девочки – направо. Если хотите сбежать, держать не буду. На многие километры вокруг – ни одной живой души. Бегите, и даю гарантию, что долго не протянете. И еще, у вас час на все про все, советую поторопиться, иначе до вечера останетесь голодными, – с этими словами он развернулся и пошел в сторону кабины, оставив детей с тремя вооруженными взрослыми, которые наблюдали, как голодные дети набросились на грязный картофель, рискуя подхватить какую-нибудь заразу. Но голод пересилил чувство самосохранения, и те, кто не успел схватить нож, пытались чистить картошку ногтями, другие, посообразительней, лили на нее воду из кружек, очищали от грязи и грызли прямо со шкуркой.
Руслан, хоть и был голоден до рези в желудке, не поддался всеобщему ажиотажу и спокойно, скрестив руки на груди, вместе с Антоном Кручиным и семьей Прохоровых дожидался в сторонке, когда освободятся нож и кружка. Дети представляли жалкое зрелище: чумазые, в поношенных грязных одеждах, слишком худые для своего возраста… Что с ними еще можно сделать, кроме того, что уже сотворила жизнь, вернее, последняя война, которой никто из них не застал, но которая, тем не менее, ударила по каждому. Лишила крова, втоптала в грязь, заставила жить, как дождевые черви, вгрызаясь в немытую картошку. Озимов смотрел на своих товарищей, только что лишившихся более-менее сносной жизни за крепостными стенами Юрьева-Польского, и поражался их внезапному преображению: захотелось жрать – буду жрать, что есть, и в любом виде. Они, как и все остальные, прожившие в этом фургоне недолгое время, накинулись на грязную картошку, нисколько не заморачиваясь. Даже друзья – Катя Шестакова и Витя Соломин. Руслан не узнавал их совершенно. Он, скривившись, смотрел на эту толпу и думал: «Что еще им предложат, и что они безоговорочно сделают?»
Дождавшись, пока нетерпеливые насытятся сырой картошкой, остальные тоже подошли к столу и почистили себе немного. Озимову хватило одной картофелины, и ту он жевал долго-долго, чувствуя скрип крахмала на зубах. Потом выплюнул все изо рта, отдал кому-то недоеденную картофелину и выпил сразу две кружки холодной воды. Жажда была ненадолго утолена, и голод на время отступил. И этого, думал он, довольно, чтобы продержаться до вечера, а там… вдруг проголодается так, что с удовольствием станет есть грязную сырую картошку?
Потом Руслан сошел с дороги к мальчикам, справляющим нужду, и, поливая снег, принялся вглядываться в унылый пейзаж. Строй тополей, отгораживающих дорогу от поля, давно сбросил листья и давал возможность смотреть вдаль, а там… ни одной деревеньки вокруг, ни одного домика. Сумей кто-нибудь из них сбежать, куда бы подался? Разумней всего – держаться дороги, и тогда, конечно же, придешь в какую-нибудь деревню, но будут ли там люди? И не окажется ли, случаем, там каких-нибудь ужасных зверей, которые поджидают добычу? Руслан сомневался, что встретит хоть кого-нибудь. И что найдет пищу самостоятельно. Поэтому, если убежит, то смерть от холода и голода гарантирована! И это не считая всяких тварей, которые слопают и не подавятся.
В это время рядом раздался гневный окрик Антона Кручина:
– Это что такое ты делаешь?
Озимов оглянулся. Рядом с Русланом стоял один из близнецов Прохоровых и писал мочой на снегу: «Мы едем…» Дописать, куда, мальчик так и не успел, его схватил за шкирку Антон и жестко встряхнул.
Тут же подошел один из контролирующих, Свирид, кажется, и перехватил мальчика. Руслан бросил на Кручина взгляд, в котором ненависть смешалась с презрением.
– Не тронь его! – закричал второй близнец, он подскочил к Свириду и со всей мочи начал колотить его, но удары не приносили никакого вреда мужчине, только раззадоривали. Вокруг собрались уже все, и мальчики, и девочки, тихо наблюдая, как вершится «правосудие». Андрей вырывался из рук мужчины, а Вадим пытался отбить своего брата. Еще мальчик с двумя девочками слезно умоляли дяденьку отпустить их брата. И вскоре на шум явился святой отец. Он растолкал малолеток и пробился к Свириду.
– Что тут у нас, Яковлев?
– Вот, Василий Степанович, – тот свободной рукой указал на снег, где «расписался» Андрей. – Гаденыши след оставляют.
Над толпой детей нависла тишина, все без исключения следили за ситуацией, затаив дыхание. А Черноморов вдруг широко улыбнулся и присел перед Андюшкой.
– Ну, и кто у нас тут такой умненький, а? – садистским тоном чуть ли не пропел святой отец. Руслан поежился от скрытой угрозы в его голосе. Ему почему-то стало жаль пацана, который «спалился», пытаясь оставить сообщение на снегу собственной мочой. – Прохоров, что ли? Ай-я-яй-я-яй! – погрозил рыжий мальчику указательным пальцем. – И кому же ты пытался оставить сообщение? А? – Но Андрей молчал, как воды в рот набрав. Тогда рыжий довольно произнес. – Итак, детишки! А у нас первый провинившийся тут появился! Не, ну какой молодчик! Решил кого-то предупредить! – Черноморов ткнул мальчишку кулаком в грудь и прошипел: – А ну стирай!
