Со дна ущелья поднималась сырая мгла. Смешиваясь с погустевшим дымом печей, заполняла долину и окутывала Петровское. Казачьи разъезды с улиц исчезли: оставив село, перешли на левый берег.
Теперь безлюдье и тишина, нарушаемая лишь цоканием копыт и редким погавкиванием собак, показались Врангелю именно кладбищенскими. Кое-где сквозь щели затворенных ставен пробивался слабый свет. И от них ощутимо повеяло враждебностью.
Из-за гребня выглянула ущербная луна. Мертвенным светом слегка коснулась крыш, стен, заборов и щебнистого покрытия кривой улочки, ведущей к мосту.
Мягко сдавил шенкелями налитые бока и слегка пришлёпнул ладонью по крупу — дончак послушно перешёл на размашистую рысь.
Впереди из темноты чёрным силуэтом проступили высокие ограждения моста. На том берегу, где днём стояли заставы лабинцев, мерцали остатки костров.
Справа, где-то в районе железнодорожного моста вспыхнула перестрелка. Выходит, сообразил, разведывательные партии красных уже проникли в село. Чего же ты, Петруша, не догадался поделить ординарцев поровну?! Хватит уже на сегодня попаданий в плен.
Да и вообще — хватит... А мост не захвачен ли, часом? Заставы, по всему, снялись давно и ушли далеко...
Копыта только застучали по настилу, как в их перестук вторглись сухие щелчки выстрелов где-то слева и свист пуль над самой папахой. Толкнув дончака в галоп, метнул взгляд через плечо: вспышки сверкнули у выхода соседней улочки к реке. И снова пули прожгли темноту у самого уха. А мозг прожгла догадка: светлосерый конь отлично виден и даёт «товарищам» возможность пристреляться. Успеют или нет?!
Мучительно медленно уносились назад аршины настила. Грохот подков по гулкому железу перекрыл бешеные удары сердца. Сглазил коня, чёрт его задери!
Не увидел и не услышал — каждой клеточкой ощутил скачущую слева, голова в голову, лошадь: Оболенский, наддав, поравнялся с ним и гнедой прикрыл дончака.
— Ты куда?! Назад!
Ротмистр на генеральский окрик и ухом не повёл, только зубы сцепил крепче... Пули злобно защёлкали по настилу и ограждению уже где-то за спиной.
Через мгновения позади остался и мост.
13—14 (26—27) ноября.
Кугуты — Константиновское — Петровское
Дивизии вышли из боя, расстреляв почти все патроны. 2-я Кубанская заночевала в Благодатном, 1-я конная — в Константиновском. В направлении Калауса выдвинули по две сторожевые сотни.
Офицеры разведывательного отделения штаба корпуса всю ночь изучали сведения, добытые войсковой разведкой и полученные опросом жителей Петровского, сопоставляли сильно разнящиеся цифры и наименования частей, отбирали, сравнивая с прежними учётными данными, более или менее достоверные... Итог получился неутешительный: силы противника перед фронтом корпуса насчитывают не менее 15-ти тысяч штыков и сабель, все пехотные и конные полки входят в Таманскую армию.
Отделение связи — его офицеры, выставив за дверь единственного служащего, заняли телеграф — обеспечило, хоть и с перебоями, получение из Ставки приказов и сводок, отправку донесений и копий приказов командира корпуса, оперативных и разведывательных сводок и прочего. Вдобавок вчера, ещё засветло, удалось протянуть телефон к штабам Улагая и Топоркова.
Но за ночь кто-то, оставив на столбе свежие царапины «кошек», голую телеграфную проволоку перерубил. Соединили быстро, однако связь не восстановилась. Не иначе линию повредили и где-то ближе к Ставрополю. Злоумышленников Врангель приказал найти, а жителям — пригрозить суровыми карами за порчу проводов.
Плотно позавтракав и просмотрев сводки, предназначенные для отправки в штаб армии, он поехал верхом — с собой взял Соколовского, офицеров отделения связи и взвод ординарцев — на станцию Кугуты: железнодорожный телеграф, решил, понадёжнее.
Сначала решил, а потом засомневался: а умно ли делает? Что, ежели Спицевскую группу красных чёрт дёрнет совершить налёт на станцию Дубовка? Какие там силы у Казановича, кроме штаба, — неизвестно. Не дай Бог, захватят станцию и перережут ветку Ставрополь — Петровское... Этого ещё не хватало! Тогда только и останется, что у «товарищей», а не у Деникина, боеприпасы клянчить...
...Вместе с солнцем в широкую долину Калауса вернулся морозный восточный ветер. А с ним, спустившись с плоскогорья, — пехотные полки Таманской армии. Перешли через Калаус и, натолкнувшись на редкие казачьи пули, рассыпались в цепи и залегли.
Многочасовая вялая перестрелка между цепями сошла на нет, едва долину наполнили по-зимнему скорые сумерки. И казаки, и красноармейцы стали разводить костры и устраиваться на ночлег прямо на позициях...
...Чем ближе к вечеру, тем чаще то Топорков, то Улагай докладывали по телефону: полки дольше держаться не могут. И уже не просили, а требовали поскорее прислать боеприпасы.
Врангель, сам давно потерявший терпение, весь день терзал Ставку. Пытался даже вызвать Романовского или Сальникова к прямому проводу, но те, уверял дежурный, крайне заняты: завтра из Новороссийска ожидаются представители союзников. Вот-вот, обещал, освободятся... Но тут как назло вышла из строя станционная динамо-машина «Вестингауз», и единственный телеграфный аппарат «Бодо» онемел.
От отчаяния погнал ординарцев на станцию Дубовка, к Казановичу, и в Ставрополь, к Глазенапу: выпросить и доставить винтовочные патроны — хоть полсотни цинковых коробок, хоть пару дюжин, хоть сколько-нибудь...
Когда ждать подвоза огнеприпасов, не имел ни малейшего представления. Мозг рассуждал здраво: при трёхкратном численном превосходстве противника и отсутствии патронов невозможно не только продолжать наступление, но и удержать занимаемые позиции. И его вины в этом нет. Но душа строптивым конём становилась на дыбы... Потерять Константиновское — подставить под удар «товарищей» левый фланг Казановича. Не удержится «первопоходник» — возникнет угроза Ставрополю. Все его победы — псу под хвост! Начинай тогда, Петруша, всё сначала...
Отзываясь на каждое его движение, безмолвно дёргался огненный язычок самодельного светильника, заправленного зиминским лампадным маслом. Хилостью и одиночеством изводил совершенно...
Техник и офицеры отделения связи, забрав с разрешения командира корпуса все лампы и последний бидон керосина, возились уже третий час... Оказалось, лопнул приводной ремень, патентованный английский из верблюжьей шерсти. Поставили, зашив надрывы суровой нитью, старый каучуковый, чудом отыскавшийся среди хлама. Попытались запустить, но не завёлся нефтяной двигатель «Вулкан» — полезли с отвёртками и гаечными ключами в него... Над душой у них упорно стоял хмурый Соколовский, однако проку от его начальственного присмотра было немного.
Уже собрался Врангель отлучиться в домик начальника станции, где ему отвели комнату и накрыли ужин, когда Оболенский доложил о прибытии ординарца от Топоркова.
Рыжеусый урядник пышал и жаром, и холодом: взмок, проскакав все семь вёрст волчьим намётом. И было отчего гнать лошадь в полный почти мах: разведчики-запорожцы перехватили нарочного с приказом командующего Таманской армии Смирнова всем частям перейти в 6 утра завтрашнего дня в общее наступление. Измятый листок папиросной бумаги, близко поднесённый к огню, чуть не занялся в руках Врангеля, настолько поглотили его синие машинописные строчки.
