От Апрелева же Врангель впервые узнал, что прямое телеграфное сообщение с Киевом прервалось ещё три недели назад, новости идут кружными путями и здорово запаздывают. Но, в общем, ясно: немцы вот-вот уберутся, Скоропадский висит на волоске, и дай Бог, чтобы войска союзников подошли к Киеву прежде банд Петлюры и большевиков...
Соборная улица, словно её и не мостили, была залита жирной и чёрной, как дёготь, грязью. Перед дверью в кабинет Деникина томилось несколько незнакомых Врангелю военных и штатских. Однако его главком принял вне очереди.
Встретил сердечно, благодарил за блестящие дела корпуса, как и прежде, просто и искренне. С производством в генерал-лейтенанты поздравил так горячо, будто не он сам подписал приказ в прошлый четверг.
Врангель усаживался за приставной столик основательно. Открывая полевую сумку, отвлёкся на миг и едва не свалил, задев грязным носком сапога, плетёную корзину для бумаг. Начать приготовился с воссоздания регулярной кавалерии...
Но разговора не получилось: услышав о его намерении разрешить целый ряд вопросов, Деникин поспешно велел обо всех нуждах корпуса сообщить Ивану Павловичу. Правда, тут же пообещал во всём, что от него зависит, помочь. Главкому явно было некогда. Поинтересовавшись настроением казаков, он удовлетворился самым общим ответом и, похоже, ни о чём более расспрашивать не намеревался.
Врангель не дал установиться паузе.
— Антон Иванович, прошу отвести корпус в ваш резерв. Трёхмесячные непрерывные бои измотали части до последней степени. Погода в районе действия установилась морозная и ветреная. Люди и кони отказываются работать. Противника преследуют шагом, а атакуют рысью. Нужна хотя бы неделя для отдыха, а главное — для перековки лошадей. Ведь уже лёд кругом...
— Не знаю, Пётр Николаевич, право... А как же без ваших кубанцев взять Святой Крест? Там ведь неисчислимые запасы... И Терек ждёт помощи... — Деникин с сомнением покачал головой. — Нужно посоветоваться с Иваном Павловичем.
— И ещё, если позволите... Та ожесточённая борьба, которая развернулась теперь здесь, в Екатеринодаре, когда на фронте идут кровопролитные бои, наносит непоправимый ущерб нашему делу. И послабление местным демагогам чревато последствиями: всякую попытку найти с ними компромисс они принимают за проявление слабости главного командования...
Деникин, откровенно нахмурившись, повернул голову к зеркалу. На консоли стояли французские часы «Шарль Лерой» — красного дерева, с резьбой, увенчанные бронзовым трубачом. Врангель успел проследить за его озабоченным взглядом: ещё немного — и стрелки сомкнутся на 12-ти.
— .. .Я считаю, одного вашего окрика будет достаточно, чтобы в корне пресечь выступления самостийников. Поверьте, Антон Иванович, я хорошо знаю казаков: жёсткие дисциплинарные меры сразу отрезвляют их и приводят к покорности...
— Лучше, Пётр Николаевич, поверьте вы мне... В сложившейся ситуации насильственные меры не годятся. К положительному результату они не приведут.
Приподнявшись как-то неуклюже, Деникин через стол протянул руку на прощание. На лицо его снова возвратилась улыбка, такая же добродушная.
Разочарования Врангеля она не смягчила. Закрывая за собой тяжёлую дубовую дверь, чересчур резко дёрнул ручку. Хотя и успел в последний миг придержать, чтобы не хлопнуть. Вдогонку ему часы принялись звонко и, показалось, насмешливо отбивать полдень...
Беседа с Романовским, перед самым обедом, вызвала одну только досаду.
Начальник штаба говорил с ним, как никогда, любезно, никуда не торопился, внимательно слушал, уточнял, даже помечал что-то карандашом в блокноте, но глаз от бумаг и телеграмм, наваленных ворохами на столе, почти не отрывал. И от решительных ответов уклонялся: и обещаний не давал, и отказывать не отказывал. Хотя предложением приступить к формированию регулярной кавалерии заинтересовался. Во всяком случае, сразу включил его в уже созданную, как выяснилось, при штабе комиссию по изучению организации конницы.
— Задержитесь на недельку, Пётр Николаевич, и дайте свои предложения комиссии. Заодно и отдохнёте.
— Как прикажете. И последнее, Иван Павлович... Представления офицеров и казаков корпуса к награждению залёживаются в штабе по два-три месяца. И это несмотря на неоднократные мои напоминания. В результате многие достойные люди выбывают из строя, так и не дождавшись заслуженной награды. В том числе и убитыми.
На этот раз, не без удовлетворения отметил Врангель, невозмутимость изменила начальнику штаба: надменные губы недовольно поджались, рука тупым концом карандаша отбила по столу нервную дробь.
— Я разберусь. Но заметьте, что ваше представление к производству Науменко, Улагая и Топоркова в генерал-майоры было удовлетворено без промедления.
— Благодарю...
И уже ничего, кроме раздражения, не вызвала беседа с новым генерал-квартирмейстером полковником Плющевским-Плющиком. Спасибо, Апрелев загодя предупредил о его особой близости к Романовскому: несколько лет перед Великой войной оба служили в Главном управлении Генштаба, с Петербурга ещё дружат семьями, генкварт смотрит начальнику штаба в рот и каждое утро к половине девятого бегает к нему на Гимназическую с докладом.
То поправляя никелированное пенсне, посаженное на мясистый, с красными прожилками, нос, то подкручивая кончики тёмных кошлатых усов, будто проверяя, на месте ли они, Плющевский-Плющик добросовестно вникал во все беды и нужды корпуса. И хотя держался он не без напыщенности, обычной для «моментов», Врангель всё же разглядел за ней отзывчивость и искреннее желание оказать возможную помощь. Тем сильнее поразило полное отсутствие в нём самостоятельности... Похоже, генкварт — третье лицо в штабе главкома! — даже боится её. Иначе к чему поминутно оговариваться: «как решит Иван Павлович», «что скажет Иван Павлович», «как посмотрит Иван Павлович»...
Выйдя от Плющика, сразу устремился в отделение связи. Раздражение дошло до кипения... При таком наплевательском отношении Ставки остаётся одно: полкам приступить к перековке прямо на передовой. И немедленно, пока затишье.
Приказ диктовал телеграфисту напористо и громче, чем следовало бы. Поймав на себе озадаченный взгляд дежурного офицера, сбавил тон...
Уже смеркалось, когда он шагнул, даже не застегнув шинели, за порог штаба. Ещё немного, чувствовал, и слетит с нарезки. Целый день — псу под хвост... Ни одного вопроса «моменты» не решили! А на фронте люди его корпуса платят кровью за все эти штабные безобразия.
По-мальчишески сбежав по ступеням каменного крыльца, приостановился и несколько раз вдохнул полной грудью.
Ничуть не остудили ни холодный влажный воздух, ни даже роскошный вид поданного по приказанию генерал-квартирмейстера, чтобы отвезти его на вокзал, автомобиля. И откуда это у Плющика взялось столько инициативы-и смелости?! Или успел испросить соизволения Ивана Павловича? Чёрт знает что!
Гаркуша, открывший уже дверцу, не понял, чему чертыхается начальник. И настроения не уловил: худющее лицо как неживое, длиннополая шинель нараспашку, садиться медлит и смотрит не пойми куда.
