Так что иного выбора и нет, кроме как прибегнуть к «глухой» исповеди: прочитать над умирающим одну разрешительную молитву и затем предать его воле и суду Божию... Хотя нет, утешил себя, и большой беды в том, что душа его, готовящаяся перейти в загробный мир, не дождалась благодати, преподаваемой в Святых Тайнах. Ибо отдавший жизнь в борьбе против врагов веры Христовой получит прощение Божие, каких бы греховных стремлений и увлечений он не сделался данником по слабости своей человеческой...
Гаркуша, быстро принеся медную лампадку и поставив её перед иконой, уже чиркал отсыревшими спичками. Забывшись, Ушинский двинулся к нему — перехватить руку, — но вовремя одёрнул себя: хоть и вреден чад для лёгких больного, но сейчас не он устанавливает порядки в этой комнате.
Оранжевый язычок робко затеплился под тёмным ликом Богородицы.
Пока батюшка доставал из сумки свёрнутую епитрахиль, все вышли. Надев и оправив её, начал скороговоркой:
— Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит ти, чадо Пётр, вся согрешения твоя… — и запнулся: глаза умирающего открылись...
...Чету Юзефовичей и профессоров Ольга Михайловна пригласила пока переждать в её комнате. А Гаркуша пошлёпал вниз — к тихо задребезжавшему телефону.
Послушав, не сразу нацепил трубку на вилку. Следовало подняться и доложить начальнику штаба, но не мог: подступившие слёзы прожигали глаза изнутри. Сцепил челюсти до боли в крепких зубах... Дежурный офицер сообщил: пришла телеграмма с приказанием главнокомандующего покрыть все расходы на лечение генерала Врангеля из ассигнований, отпускаемых на содержание штаба армии... Вот была бы радость! Потому как от жалованья Петра Николаевича последние романовские пятёрки и десятки остались. А теперь? Только и пригодятся казённые, что на отпущение грехов, отпевание и похороны... Да где же твоя справедливость, Господи?..
Молитва затягивалась. Ушинский, встревожившись, вышел в коридор. Плотно закрытая дверь не пропускала ни единого звука.
Уже выходили за ним остальные, когда дверь открылась и представший перед ними батюшка объявил тихо и торжественно:
— Раб Божий Пётр пришёл в себя и в полном сознании был исповедан и разрешён от грехов. Прошу всех зайти...
Профессора быстро перекинулись тревожными взглядами: осознание происходящего может стать последним ударом для сердца, надорванного борьбой с инфекцией. Ушинский от порога шагнул было к койке, но и тут вовремя одёрнул себя...
Полуприкрытые глаза больного смотрели осмысленно и спокойно. Медленно обведя вошедших, остановились на Ольге Михайловне. Губы дрогнули, и по ним лёгкой тенью скользнула полуулыбка. Кому-то она показалась извинительной, кому-то ободряющей...
Батюшка же, не теряя времени — сознание умирающего в любую минуту может снова помрачиться, — готовился к причащению запасными Святыми Дарами: затянул шнурками поручи, извлёк из сумки и расстелил на ночном столике вышитый покровец, поставил на него деревянную дароносицу, рядом — латунный потир...
Сноровистые руки всё сделали быстро, и замершую комнату наполнил его низкий проникновенный голос:
— Причащается раб Божий Пётр честнаго и святаго тела и крове Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа... — Едва разлепившиеся губы приняли с посеребрённой лжицы кусочки просфоры, размоченные в сильно разбавленном водой кагоре, — ...во оставление грехов своих и в жизнь вечную...
С последним словом молитвы веки умирающего сомкнулись...
От денег батюшка отказался.
На прощание его тёмные кустистые брови победно вскинулись в сторону профессоров. Их мрачный вид истолковал по-своему: сокрушило-таки безбожников превосходство целительной силы Святых Тайн над медицинскими средствами. И ошибся: оба, не обсуждая вслух, припоминали теперь частые в их практике случаи, когда тяжелобольные приходили в сознание, снова будто бы все понимали и связно говорили, но следовало за этим не выздоровление, а скорая — часа через два или три — смерть.
Батюшка же, выйдя за калитку, поспешно достал из сумки тёмно-зелёный шкалик с уксусом, выкрутил тугую пробку и, презрев любопытство часовых, шофёра и Гаркуши, несущего следом икону, приложился к горлышку. Тщательно выполоскал рот, сплюнул в мокрую пожухшую траву под оградой и, подобрав полу рясы, с опаской шагнул на широкую подножку «Руссо-Балта»...
Уличные фонари погасли, и сырая тьма подступила к самому дому.
18—19 февраля (4—5 марта). Кисловодск
Наступающая ночь, судя по быстро выползающим из парка белёсым клубам тумана, обещала быть сырее прошедшей.
Закрыв окно и балконную дверь — так же бесшумно, как она проделывала это все минувшие десять суток, — Вера Михайловна осторожно сняла с умирающего ватное одеяло. Отнесла в ванную комнату: пригодится ещё или нет, но пора уже везти на дезинфекцию. Вернувшись, взяла с ночного столика серебряные карманные часы мужа. Стрелки показывали начало шестого. Время мерить температуру.
Встряхнув градусник и надев перчатки, отвернула край верблюжьего одеяла, чуть приподняла, взяв за локоть, безжизненную руку и вложила его под мышку. Пальцы, одетые в резину, не почувствовали, но глаза, хоть и слипались, перемену заметили: волосы и кожа повлажнели... Легко стянув перчатку, тыльной стороной ладони коснулась лба: покрыт едва ощутимой испариной. Хотя и пышет жаром по-прежнему... Или уже не так?..
Еле дотерпела, пока прошло пять минут: верхний столбик ртути остановился на 39,3°С. Растерялась от неожиданности: встряхнуть посильнее и померить вторично или скорее звать профессоров? Или будить Ольгу Михайловну?..
...Сразу после причастия сознание командующего снова помрачилось. Уже не метался — обессилел совершенно. Но бред перешёл в крики: беспрерывно извергались команды, имена, ругань...
Ольга Михайловна попросила оставить её с мужем одну. Просьбу исполнили без возражений.
Гаркуша, вынеся один табурет в коридор, сел ждать у самой двери — оказаться под рукой, когда свершится страшное... Пригнувшись низко и упёршись небритым подбородком в кулаки, напряжённо прислушивался. Самые громкие выкрики командующего иногда проникали через дверь, плач Ольги Михайловны — если она плакала — нет. Пару раз почудилось собственное имя... Тяжёлую голову то и дело затуманивала дрёма. Чтобы отогнать сон, до боли прикусывал язык или принимался нещадно тереть кулаками чесавшиеся глаза. Но всё же едва не свалился с табурета. Тогда стал отлучаться на минуту в ванную: ополаскивал лицо ледяной водой из крана. Помогала бороться со сном и напавшая вдруг жажда: пришлось сбегать вниз на кухню и наполнить опустошённую фляжку.
Трижды подходила неслышно генеральша Юзефович. На её немой вопрос он только пожимал широкими плечами.
В пять утра постучались вместе: давно пора менять судно и протирать спину камфорным спиртом.
Бред угас, командующий совершенно изнемог и лежал недвижимо. Не хватало только сложенных на груди рук и горящей свечки... Но дыхание, хотя частое и тяжёлое, не замирало.
