И поскорее бы собрать, хотя бы с эскадрон, офицеров регулярной кавалерии. Первых, только что вступивших в Добровольческую армию, штаб уже прислал. Почти все они служили в Ингерманландском гусарском полку. Среди них обнаружился и корнет князь Голицын, кавалергард, младший брат старого товарища по гвардии, расстрелянного большевиками в Киеве... Назначать их в строй — глупо: казаки не примут и в бою подведут... Только погибнут зря. Самое умное — подержать при себе, поберечь... Поначалу хотя бы ординарческий взвод из них сформировать. Лишь бы не унижаться перед Романовским и Сальниковым: не хлопотать о введении новых должностей в штабе...
— ...Ещё молимся о Богохранимой стране-е нашей, властях и воинстве ея, да тихое и безмолвное житие поживё-ём во всяком благочестии и чистоте-е.
— Господи, помилуй. Господи, помилуй. Господи, помилуй...
Перекрестился машинально. Огляделся исподволь: всё больше старики. Молодых — на благодарственном молебне по случаю освобождения их было предостаточно — почти нет. И лица не такие просветлённые, как тогда. Нет той радости и воодушевления. А чего же вы хотели, господа казаки? За избавление от большевистского ига платить приходится дорого... Не только зерном, фуражом и лошадьми, но и жизнями...
И совсем не видать хохлов. Ни в храме, ни на улице — ни одного чёрного картуза с лакированным козырьком, ни одной цветной атласной рубахи, ни одной пары сапог... А ведь из полутора десятков тысяч жителей Петропавловской иногородних — больше половины. Кто не отступил с большевиками и кому посчастливилось спастись от казачьих пуль и шашек, прячутся по домам. Ежели дома не сожжены, конечно... Боятся мести казаков. Ещё бы... Станичное правление усердствует будь здоров: ежедневно выносит смертные приговоры за причастность к большевизму и тут же решает арестовать ещё кого-то. Каземат при правлении забит под завязку... А атаман за ужином все списки подсовывает, кого комендантской команде следует арестовать, а кого расстрелять. Никакой уверенности в справедливости этих приговоров нет... Но нет и нормальных судов. А тыл от враждебных элементов очищать надо, и самочинный станичный суд, как ни крути, в любом случае лучше самосуда толпы. Так что хочешь не хочешь, а приходится приказывать.
Понятно, почему петропавловские казаки особенно лютуют: совесть очищают. Ведь сам «главковерх» Сорокин — коренной казак этой станицы. Из хорошей, говорят, семьи. Окончил в Екатеринодаре военно-фельдшерскую школу и за войну дослужился до сотника. И родни у него тут до чёрта. Даже помощник станичного атамана — его младший брат. Станичниками избран, хотя в чине приказного всего-навсего. Докладывают, ужасно услужливый и много помогает полкам в доставке довольствия и фуража...
В общем, авторитет у станичников Сорокин имеет немалый. Потому-то и ушли с ним не только хохлы, но и немало часть молодых казаков, что явились по его приказу о мобилизации. И теперь — пожаловался атаман, а Гаркуша подтвердил — на гумнах и во дворах много хлеба брошено необмолоченным, от дождей уже пророс новыми побегами. Пришлось, как подсказал младший брат «главковерха», через станичный сбор распорядиться обмолотить его на долевых началах: одна доля в пользу работавших, другая — в пользу станицы. Последняя и пойдёт на снабжение дивизии...
Так что сотник Сорокин, которого в штабе армии презрительно именуют «фельдшером», немало ещё хлопот доставит. Умно поступают дивизионные разведчики, что все бумаги и слухи о нём собирают: перетряхнули дом и станичное правление, опрашивают бывших сослуживцев, соседей и всех, кто близко знал его. У Баумгартена папка целая образовалась... Не забыть, кстати, свечку поставить во здравие раба Божия Александра.
Только как бы не опоздал с выздоровлением: отношения с «моментами» из штаба армии обострились до крайности... Хотя за рамки приличия ещё не вышли. Но телеграммы, присылаемые из Екатеринодара Романовским и Сальниковым, так и дышат сомнениями в его способности командовать... Кто же задаёт этот тон? Сам Романовский? Или Сальников? Или некто, кто претендовал на должность начальника 1-й конной, кого он обошёл? Так или иначе, интриг теперь не оберёшься... Что же там у них творится, в штабе армии? Может, попросить Олесиньку справиться у Апрелева, что там и как? Умная мысль.
Возможно, Романовский уже жалеет, что дал ему дивизию. И ежели верно, что тот играет первую скрипку, не видать ему утверждения как своих ушей.
Но раз так, тем более нет нужды скрывать своё недовольство работой екатеринодарских «моментов». Не страшно, что и злость порой прорывается. Почём знать, может быть злость, стала для него лучшим лекарством против всякой дряни — тифа, инфлуэнции, малярии...
Но ежели так пойдёт дальше, ему ничего не останется, как разом покончить со всем этим и отчислиться в резерв. Вернее, в распоряжение любимой Кискиски... И никто не посмеет его упрекнуть!
Да, но стоит ли тогда тратиться на казачье обмундирование? Ведь обойдётся оно не дёшево. Здесь, в Петропавловской, говорил Александр, можно купить только сукно для черкески и козлиную шкуру для пары чувек. На Михайловскую надежды никакой: большевики наверняка разграбили все лавки. Ничего не остаётся, как покупать остальное в Екатеринодаре, где цены сумасшедшие. Да и не всё есть: вот ножей для бритвы «Жиллетт» Олесинька никак не может найти. Бриться приходится чёрт-те чем... Хорошо, бельё из старых запасов прислала. А сколько может стоить тонкая хлопчатобумажная ткань для бешметов? А лучше — шёлк... А ещё ведь за шитьё платить. Что-то, правда, Олесинька и сама может пошить...
Оля... Олеся... Олесинька... Кискиска любимая... Как же одиноко и тоскливо без тебя! Хоть волком вой.
Каждый раз, погружаясь в сон, видит её, чувствует прикосновения, слышит голос... Пробуждается — первая мысль о ней. Остаётся один — говорит только с ней, про себя, а то, бывает, и вслух... Благо наладил полевую почту: теперь можно хоть в письмах отводить душу. Да разве в письмах всё скажешь! Слетать бы к ней хоть на денёк...
А не устроить ли её в дивизионную летучку? Чтобы всё время была рядом... Но к чему мечтать об этом, раз неизвестно, сколько он сам пробудет в дивизии?
Тогда, может быть, ей приехать пока частным лицом?.. Или всё же лучше в летучку, ежели считать по деньгам?
Хотя он и временно командующий, но жалованье ему положено по должности начальника дивизии — 800 рублей. А ещё столовые, квартирные и прочие. Верно, набежит больше тысячи. Какими ещё будут выдавать — вот вопрос. Романовскими или «керенками»? Или «ермаками»
[55], что печатает сейчас в Ростове атаман Краснов?.. Но цены в Екатеринодаре такие, что этих денег едва хватит на питание семьи. Фунт печёного белого хлеба, пишет Олеся, стоит уже 18 рублей. Совсем рехнулись торгаши! Это ж в два раза больше, чем в начале года... Придётся передавать с надёжными людьми не меньше 600, а то и 700 рублей. Ей едва хватит. О том, чтобы пересылать хоть сколько-нибудь тёще в Ялту, на шею которой они повесили троих детей, и речи нет... Как пошлёшь? Сомнительно, чтобы почтово-телеграфные конторы начали принимать переводы в Крым. Да и кому там нужны самодельные красновские «ермаки»?.. И в Екатеринодаре, оказывается, они ходят дешевле даже керенок. Не дай Бог, ими будут жалованье платить... Хорошо, хоть квартира за казённый счёт. Кстати, похлопотать бы о переезде куда получше.
