После обеда расстались. Дроздовский собрал своих полковых и батальонных командиров в станичном училище, а он предпочёл лично объехать полки, построенные для встречи.
Выступить перед казаками, подбодрить их времени не осталось, а потому лишь здоровался и вручал командиру пакет с приказом об общем наступлении дивизии. Повезло, вернулся автомобиль, отвозивший больного Баумгартена в Екатеринодар. И не только в исправности, да вдобавок с пятью канистрами бензина и ещё двумя запасными шинами — французскими «Мишлен». Хотя и залатанными, но вполне годными. Всё это богатство шофёру удалось купить в частном гараже за хозяйственные деньги штаба дивизии.
Встретились, как и наметили, за ужином.
Дроздовский говорил больше, чем ел. И ужин незаметно перетёк в очень серьёзный разговор. И хотя на Петропавловскую уже опустились сумерки и настало время разъезжаться по дивизиям, начальник 3-й дивизии не торопился, а Врангель не подгонял его. Мелькавшую после обеда мысль поспать хоть пару часиков перед ночной операцией оставил: гневные излияния и крайняя нервозность гостя, которую он ощущал всем телом, гнали сон прочь.
С первых чисел сентября, если верить Дроздовскому, упорство большевиков на участке 3-й дивизии неожиданно возросло. И он, ввиду усталости людей и тяжёлых потерь, стал просить у штаба армии подкреплений. Романовский, хотя резервы у него были — два свежих полка, — отказал категорически, не преминув от имени Деникина упрекнуть в медлительности.
Убеждённый в преждевременности взятия Армавира, пока 1-я конная не овладела Михайловской, 5 сентября Дроздовский дважды просил либо дать подкрепления, либо перво-наперво распутать Михайловский узел. И никакого ответа. В итоге, предвидя, что удержать Армавир не сможет, был вынужден взять город хотя бы ради того, чтобы сорвать переход большевиков в наступление.
Посылая в штаб армии одну телеграмму за другой, с 6 по 11 сентября он ждал или пополнений, или обеспечения со стороны Михайловской. Но ничего не получил, кроме... директивы продолжить наступление «между Урупом и Кубанью».
Когда же 12-го большевики атаковали с трёх сторон и к вечеру почти обложили Армавир, счёл наименьшим злом, дабы не погубить дивизию в оборонительном бою на столь растянутом — 12 вёрст — фронте, отвести основные силы в Прочноокопскую. Но ведущий к городу мост через Кубань и предмостные укрепления удержал.
Спешно переброшенный Деникиным по железной дороге из Екатеринодара полуторатысячный отряд Тимановского, о чём Дроздовский даже не был предупреждён, 13-го с ходу атаковал Армавир с севера. Но без поддержки 3-й дивизии успеха не имел. Несмотря на это Деникин приказал Дроздовскому атаковать Армавир 14-го. Теперь Дроздовский без поддержки отряда Тимановского атаковал город с северо-запада, понёс серьёзные потери и также потерпел неудачу...
...Отвалившись на спинку стула и закинув ногу на ногу, Врангель жадно ловил каждое слово. К пышным гроздьям янтарного винограда, выложенным на фарфоровом блюде и уже изрядно ощипанным со стороны гостя, даже не притронулся. Отсеивать чрезмерные эмоции Дроздовского от существа дела было отнюдь не просто: как закипело раздражение в начальнике 3-й дивизии, так и кипит с самого утра. Будто вода в забытом чайнике — срывая крышку и обдавая раскалённую плиту шипящими брызгами. Следовало бы остудить перед операцией, но когда и от кого ещё услышишь такое?!
Удивительно, но взвинченность Дроздовского не передавалась ему совершенно — ведь у самого подобных претензий к штабу армии накопилось предостаточно. Напротив — погружала в ледяное спокойствие. Что редко случается, отдал собеседнику инициативу разговора. Понятно, почему не торопится Дроздовский к дивизии: не выговорился ещё, не отвёл душу. Непонятна только эта горячая откровенность... Куда же подевалась его пресловутая замкнутость?
О «втором выговоре» Дроздовский заговорил неожиданно тихо и вроде бы машинально, будто сам с собой. Тем более нарочитой показалась Врангелю многозначительность его тона.
— Выговор? За что же?
— За самовольную рокировку, Пётр Николаевич.
На имя-отчество перешли ещё за обедом. И теперь, избавленный от необходимости обращаться к Врангелю «ваше превосходительство», Дроздовский держался так, будто они в одном чине.
— Бросьте. Любой юнкер поймёт её необходимость. Достаточно посмотреть на карту...
— Не знаю, на что уж там смотрит Романовский... Только десятикратного численного превосходства Михайловской группы и исключительной выгодности её позиций он явно не видит.
— Мой штаб разведсводки в Екатеринодар отправляет регулярно.
— А мой, представьте, не получил никаких ориентировок о вашем участке. Очень симптоматично! Хотя я с первых чисел сентября убеждал Романовского, что нет у меня сил одновременно вести операцию против Армавира и обеспечивать дивизию со стороны Михайловской. В ответ — одни заверения: вот-вот Первая конная разобьёт Михайловскую группу и выдвинется к Курганной... И только теперь я вижу, какой зарез для вас — эта группа...
Продевая руки в рукава френча, Дроздовский опустился на скрипнувший стул. Взяв карандаш, стал что-то набрасывать в полевой книжке. И Врангель в который уже раз приметил: как-то не очень ловко тот действует правой рукой...
— А карты, которые рассылает штаб армии, подозреваю, при Царе-горохе составлялись. Четыре станицы совсем не нанесены, много новых хуторов и дорог... Впору самому садиться и рисовать!
Врангель отмолчался. Да и что тут скажешь? Сам-то он и не заметил, как устарели карты, составленные Военно-топографическим отделом штаба Кавказского военного округа ещё в конце прошлого века. Где же, чёрт возьми, было заметить, когда третью неделю на месте топчется...
Сколько ни всматривался исподволь в худощавое лицо Дроздовского, обтянутое сухой кожей, тёмное и от загара, и от гнева, сколько ни вслушивался в глуховатый вибрирующий голос, ничего «героического» не находил. И всё явственнее ощущал совсем некстати возникшую неприязнь к этому человеку...
Ещё утром задела атмосфера немого обожания и подобострастия, которой окружили Дроздовского его штабные, командиры частей, ординарцы, конвойцы... Так и смотрели ему в рот. И неуместное это раболепие — сам-то на дух не переносит его в подчинённых — Дроздовский воспринимает как должное. По всему чувствует себя «вождём»: в каждом движении, в каждой фразе видно стремление покрасоваться и произвести впечатление на «толпу».
И ещё одно стало питать эту неприязнь: вспыхнувшее подозрение, не видит ли Дроздовский именно в нём главного виновника того, что «Михайловский узел» затянулся так туго. Напряжённо старался уловить хотя бы намёк. И догадаться, какие оценки его действиям тот мог давать в телеграммах Деникину и Романовскому... Но, кажется, нет: никакого намёка, ничего, что умаляло бы усилия и жертвы его конницы, его способности военачальника. Напротив, полковник то и дело даёт понять, что оба они штабом армии поставлены в одинаково тяжёлое положение: задачи ставятся непосильные, пополнений и боеприпасов как не было, так и нет, управление на широком фронте — никуда не годное. Особенно показателен эпизод с Тимановским. Вот к нему бы надо вернуться, уяснить кое-что...
