...Тускло отсвечивало слегка запотевшее окно. Глухая и холодная темень рассвета не предвещала.
Одевался Врангель, сберегая силы, неспешно, а с приказаниями торопился. На боевые участки пошло сообщение о происходящем в тылу Каше-Хабльского плацдарма. За ним — приказ доложить обстановку. Вслед — приказ переходить в решительное преследование при первых же признаках отхода противника.
Гаркуша метался как угорелый между начальником дивизии и телефонистами, обосновавшимися со своими аппаратами, ящиками и катушками на застеклённой веранде-столовой. И ещё успевал передавать приказания сворачивать штаб, сгонять повозки и грузить имущество, кормить штабных офицеров, ординарцев и конвойцев, седлать лошадей, проверить, исправен ли автомобиль. Да не забыть запасные шины и канистры с бензином и керосином.
Врангель быстро надиктовал Рогову, временно исполняющему должность начальника штаба, оперативный приказ о преследовании противника двумя походными колоннами. 1-й бригаде — ввиду отъезда полковника Науменко в отпуск командовал ею полковник Муравьёв — через Курганную, Родниковскую, Чамлыкскую и далее на Бесскорбную. 2-й бригаде полковника Топоркова — через станцию Андрей-Дмитриевку и Синюхинский хутор на Урупскую. 3-я бригада — в резерве, а полковнику Мурзаеву 1-м Линейным полком занять Константиновскую...
Едва посветлело, начальники участков наперебой стали докладывать об отходе противника перед ними. Некоторые признавались: большевики, снявшись с позиций, вероятно, ещё в начале ночи, успели оторваться и куда отходят — пока не выяснено. Раз уход их обнаружился на всём фронте, Врангель отдал приказ о переходе в наступление. Не вполне ясным, однако, оставалось положение в самой Михайловской...
...Прискакавший к подъесаулу Безладнову ординарец помимо оперативного приказа дивизии доставил ещё приказание полку: переменным аллюром двигаться на станицу Михайловскую. Час выступления — 8.00. Начальник дивизии уточнил особо: противник снялся ночью с позиций, оторвался и отступил неизвестно куда.
Хоть и туго соображалось Безладнову спросонья, и огарок сальной свечи всё норовил затухнуть, главное дошло.
— Прос-спали... твою мать!
И зло насадил деревянную гребёнку на пышный ус.
Не обращая внимание на ординарца и тут же явившегося к нему в комнату полкового адъютанта, уже в черкеске и при оружии, рывками расчёсывал перепутавшиеся жёсткие волосы. На помрачневшем худом лице знаменитые его усы побелели ярче. За них в Николаевском кавалерийском училище его прозвали «Тарасом», до того походили на усы гоголевского Тараса Бульбы.
Бросив гребёнку, откинул крышку бронзовых карманных часов: семь с четвертью. Обдумать бы не мешало положение, в двухвёрстку заглянуть... Но барон времени не оставил. Да и ни к чему теперь думать. Как и спешить: всё одно опоздали...
Неторопливо надел поверх нижней рубахи чёрный ситцевый бешмет, выстиранный и отутюженный. Степенно вышел на крыльцо. Прокричал, как протрубил:
— Трубач — «тревогу»! Сотням — «поход»!
Ординарцы от сотен, невнятной скороговоркой повторив словесное приказание, галопом понеслись от крыльца к своим командирам. Одинокая сигнальная труба, забивая петухов, разнесла над просыпающейся станицей пронзительные и будоражащие звуки. Сначала прерывистые потом резкие и в конце протяжные... Их подхватили сотенные трубачи на соседних улицах. Повторно затрубили спевшимся хором.
Слова этого сигнала, в отличие от других, из казачьих голов не выветривались: «Тре-во-гу тру-бят, ско-рей седлай ко-ня, но без су-е-ты, о-ру-жье о-правь, се-бя о-смо-три, ти-хо на сбор-но-е ме-сто ве-ди ко-ня, стой смир-но и при-ка-за-а жди-и-и».
Одеваясь наспех, выскакивали из домов и бросались седлать. На бегу перекидывали через голову ремень винтовки и шашечную портупею. Самые прыткие успевали плеснуть в лицо ковш сильно охолодавшей за ночь воды. Оседлав, торопливо стягивались на площадь, к штабу полка. Вели коней в поводу и выспрашивали друг у друга, чего случилось и откуда опасность. Пальбы не слыхать...
...В половине девятого, дождавшись от Муравьёва, Топоркова и Мурзаева донесений о начале движения колонн, Врангель оторвался от десятивёрстки и накинул шинель.
Трубы в северной части станицы давно уже смолкли. «Руссо-Балт», выстреливая назад густые сизые клубы, а вперёд отбрасывая длинные лучи, тарахтел и крупно дрожал всем корпусом.
Придерживая дверцу открытой, Рогов, вполголоса и внешне бесстрастно, уточнил обстановку: Корниловский полк с выступлением в Михайловскую опаздывает, но взвод екатеринодарцев, посланный в разведку, большевиков в станице не обнаружил. Врангель выслушал, прищурившись на свет ацетиленовых фонарей, ослепительно-белый и при пасмурном утре, и приказал ехать...
Солнце никак не могло пробиться сквозь низко нависшую серо-синюю пелену облаков. Жидкий туман медленно отползал с набитой дороги в заросли камыша и пожухшие кукурузные поля. Подъёмы встречались пологие, но «Руссо-Балт» и их одолевал с надрывом.
Следом, перемешивая пыль с туманом, шли широкой рысью адъютант, взвод ординарцев, конвой и штаб.
Всё вокруг — беспросветное небо, промозглый туман, холодный ветерок с востока, скрип и дребезжание автомобиля — нагоняло на Врангеля озноб. И даже накинутая бурка не спасала. За ознобом не заставил себя ждать и осточертевший кашель. То ли от влаги, подернувшей воспалённые глаза, то ли ещё почему, дальние предметы вокруг потеряли резкость линий. И хорошо уже знакомая боль, подкравшись незаметно, сдавила грудь.
Совсем некстати: флакон с валерьяновыми каплями — обычно они помогают — остался в чемодане, а тот везут в штабной линейке, вместе с бумагами и прочим нищим имуществом штаба. Да и как бы накапал? При подчинённых — форменное позорище. Олесинька бы что-нибудь придумала, но она, Кискиска его любимая, далеко. И теперь будет ещё дальше... Раз оказался не тиф, попросил обождать ехать к нему, а заняться закупкой на дивизионные деньги медикаментов и перевязочных средств для летучки. Тем более ей пока не удалось выведать у Апрелева, что творится в штабе армии. А вот о Баумгартене, умница, всё разузнала и в последнем письме сообщила: лежит в войсковой больнице, в сознание не приходит, и никаких признаков выздоровления. Ужасная весть! Теперь планы наступательных операций придётся разрабатывать без начальника штаба. Душевное спасибо, Антон Иванович...
Михайловская — столь вожделенная и столь дорого обошедшаяся его дивизии — была похожа на другие виденные им богатые кубанские станицы: те же две-три тысячи дворов, растянувшиеся вдоль речки, те же большие, как в городе, каменные дома, крытые черепицей или крашеным железом, те же высокие мельницы, водяные, конные или ветряные, та же просторная площадь со златоглавым храмом, те же вокруг храма пирамидальные тополя, дотянувшиеся серебристыми верхушками до позолоченных крестов.
На улицах бурлило праздничное оживление. Станичники встречали автомобиль ликующими криками. Казаки, обнажая седины, снимали папахи, размашисто крестились и кланялись, кряхтя, в пояс.
