...Винтовочные залпы стихли. И как-то разом. Но возвратившаяся тишина дышала тревогой. Казалось, трубные звуки ещё не растаяли в быстро остывающем воздухе.
Немощёную площадь неярко освещали разведённые в углах костры. Между неогороженными рядами чахлых акаций — потугой на станичный сад — и кирпичным зданием реального училища уже построились конвой и взвод ординарцев. Ждали приказа. Самые нетерпеливые лошади, прося повода, глухо били копытом и мотали головой.
Мельком взглянув на подведённого кабардинца, Врангель приказал послать разъезд выяснить обстановку. И, не садясь в седло, принялся нервно и широко расхаживать взад-вперёд вдоль фасада атаманского дома.
Долго расхаживать не пришлось.
Начальника разъезда — молоденького урядника — весь обратный путь разбирал хохот. Но едва глянул на генерала — подавился. И доложил с уставной отчётливостью: ведя Корниловский конный полк окраиной станицы, подъесаул Безладнов вызвал вперёд песенников, а когда те запели, приказал головной сотне палить залпами в небо...
Рыком погнал Врангель офицера-ординарца следом за корниловцами:
— Полку вер-рнуться на стар-рые квартиры! Командир-ру явиться ко мне!
Напрасные страхи, тлеющие на дне души, выплеснулись клокочущей злостью. Ну, и задница этот Безладнов! Он что, рехнулся?! Вся скрытность — псу под хвост! Не иначе слишком много выпил за обедом...
В доме, без посторонних глаз, разошёлся пуще.
— Капитан, печатайте приказ!..
Рывком снял шашечную портупею. Серебряный конец ножен едва не смахнул с тумбочки горшок с цветущей геранью, только ярко-малиновые лепесточки посыпались...
— За открытие огня из винтовок в зоне боевых действий... Вставьте «неуместное»... Подъесаул Безладнов отрешается от командования полком... Я научу его слушаться начальника! И извольте успеть напечатать до того, как явится!
Не замедляя шуршащего скольжения грифельного острия по листу, Рогов робко, но всё же попытался отвести беду от Безладнова — офицера, по его мнению, вполне достойного, хотя и несколько беспечного:
— Он ведь первопоходник, ваше превосходительство...
— Так что с того? — ощерился Врангель. — «Первопоходник» — это что? Новый вид индульгенции?
— Никак нет... — Рыжий чубчик покорно склонился к полевой книжке. — А кому вступить во временное командование? В полку нет командиров сотен старше подъесаула...
Раздумье медленнее обычного, но всё же обуздало гнев. Врангель ушёл в себя. Вовремя напомнил Рогов: назначение командира кубанского казачьего полка — прерогатива войскового атамана и его штаба. Он сам, начальник дивизии, на вакантный полк может назначить только временно исполняющего должность. Умнее всего — кого-то со стороны, авторитетного и требовательного. Иначе этот возмутительный случай корниловцам впрок не пойдёт. Но кого? Отрешить, как ни крути, легче, чем назначить...
— Штаб Кубанского войска так и не нашёл, кем заместить Науменко?
— Никак нет.
— Безобразие! Работает не лучше добровольческого... Так что подыщите-ка сами. Хотя бы и подъесаула, но из другого полка. Пусть корниловцы привыкают к новой метле...
Раньше Безладнова явился Гаркуша. Теперь он протягивал крынку. Над краями колыхалась шапка белой пены, а из-под неё сбегали по глиняным бокам и прокуренным пальцам с коротко обгрызенными ногтями густые молочные струйки.
— Нэма лыха без добра, ваше превосходительство. Парное подоспело... Глечика довольно?
От его приглушённого голоса и посмурневшего лица повеяло бедою.
— Что там ещё, Василий?
Бережно поставив кувшин на стол и тщательно обтерев руку о чёрные ламбуковые шаровары, адъютант извлёк из-за борта черкески серый листок.
— Ще телеграмма. Не зашифрована...
— Ну, так что там?
— Новый штабной начальник нам назначен. Соколовский фамилия. Полковник Генерального штабу.
— А-а...
— А полковник Баумгартен девять дней тому как помер.
Рука, взявшая уже телеграмму, обвисла безжизненно...
Красная пехота атаковала Бесскорбную на исходе ночи: поддержанная артиллерией с высот правого, восточного, берега, переправилась через Уруп на две версты выше по течению. И ещё до полудня все три полка — Корниловский конный, 1-й Екатеринодарский и 2-й Черкесский — из станицы выбила.
Штаб дивизии, без паники и потерь, Врангель отвёл на 15 вёрст западнее — в один из крестьянских хуторов на Синюхе.
13 (26) октября. Чамлыкская — Бесскорбная
Третьи сутки теснился штаб 1-й конной дивизии в маленьком крестьянском хуторе, не обозначенном на карте, на перекрестье речки Синюхи и грунтовой дороги Чамлыкская — Бесскорбная. К нему прибились канцелярии и обозы 1-го разряда трёх полков с писарями, ездовыми и взводами прикрытия. Повозки и палатки заставили не только все три двора, обнесённые глухими тесовыми заборами, но и заросший бурьяном выгон.
Сами же полки стояли в голой степи на полпути между хутором и Бесскорбной, развернувшись фронтом к станице и высылая разъезды. Колодцев поблизости не нашлось, и коней водили поить, посотенно и строго по очереди, за 2 — 3 версты к ручью. Совсем мелкий, тот грозил вот-вот иссякнуть... При свете дня пушки красных, установленные на восточной околице Бесскорбной, не часто, но и без долгих передышек подкидывали то шрапнель, то гранату.
Кукуруза на не скошенных полностью полях пожухла. Пустыри выжгло зноем: жёсткая чёрно-бурая щетина бурьяна лишь чуть-чуть освежалась сизо-зеленоватой порослью едкой полыни... Безотрадный вид местности, отсутствие воды и бестолковое топтание под огнём сбили настроение казаков до уныния...
В самый полдень, по просёлку из Чамлыкской, в единственную хуторскую улочку вкатила пароконная линейка. За ней, привязанный, весело рысил неосёдланный жеребец — высокий, рыжей масти, лысый, все четыре ноги «в чулках».
Полковник Кубанского войска, правивший линейкой, начальника 1-й конной дивизии нашёл сразу: во дворе единственного каменного дома, фасад которого украшал орнамент из побелённых кирпичей.
Врангель пытливо и даже с ласковостью расспрашивал хозяина — старика иногороднего с желтоватой и по-козлиному жидкой бородкой, в смуругом пиджаке, заплатанном на локтях, и сапогах-«гармониках». Обеими руками прижимая к животу смятый картуз, тот только отнекивался, прятал глаза под кустистыми бровями и пожимал согбенными плечами:
— Худо наш брат понимает эту большевизню, ваше добродив... А с красными тикают от дурости мужицкой... Прижала жисть, как ужаку вилами...
Сноровисто остановив линейку и выпрыгнув, полковник — уже не молодой, лет 30-ти, но статный и по-юношески подвижный, как его рыжий конь, — одной левой рукой укрепил папаху, подкрутил лихо торчащие вверх кончики жёстких смоляных усов, разгладил на груди черкеску, оправил ремни. И решительно шагнул в распахнутые настежь ворота.
