Какая-то из сестёр замахала рукой, задорно поздоровалась. Вглядевшись, узнал: та бедовая, что спасла его... Вот ведь, тогда даже секунды не нашёл имя её спросить. Успел ли хоть поблагодарить?
Картинно вздёрнув подбородок, по-юнкерски отчётливо произвёл «равнение налево» и приставил прямую ладонь к виску. Расхохотались оба и тут же разминулись...
За пару вёрст до Успенского попался захваченный обоз. На взгляд — бесконечный... Заморённые лошади тянут груженные верхом телеги, тщательно укрытые брезентом или рядном.
Хорунжий с перевязанной щекой, начальник конвоя, доложил браво: всего повозочных средств две сотни без трёх и на всех почти — винтовки и всевозможные огневые припасы.
Поскорее, приказал себе Врангель, надо всё это разобрать, привести в известность и передать в дивизионное интендантство, пока казаки не растащили по своему «обнаковению».
С хвостом обоза поравнялся на железнодорожном переезде...
Величиной и богатством иногороднее село Успенское, вытянувшееся по низкому левому берегу Кубани, ничуть не уступало казачьим станицам: дворов где-то до полутора тысяч, те же мельницы, те же крытые черепицей и железом большие дома. Правда, церковь победнее, деревянная и низкая. И садов почти нет...
На западной околице уже собирались полки ударной группы. Без двух сотен Корниловского конного, переправившихся на другой берег Кубани. Полковые трубачи, перебивая друг друга, трубили «сбор». От людей и лошадей валил пар, растворяясь в прозрачном полуденном воздухе.
Настроение казаками овладело праздничное: шутили, вспоминая эпизоды недавнего боя, поддевали друг друга, хохотали взахлёб... И победа стала в радость, и трофеи богатые: не только патронташи с подсумками набили полные, но ещё в торбы и сумы патронов без счёта насыпали. Пулемётчики, так те даже опоясались пулемётными лентами. Главное же — ненавистный враг изгнан со всего левобережья Кубани, уже рукой подать до границы со Ставропольской губернией и скоро весь родимый край будет освобождён от большевиков-христопродавцев и сдуревшей от крови иногородней голоты. Полностью и навеки. И вернётся наконец жизнь казачья в мирную колею: к плугу, жене, детям...
Едва завидев значок начальника дивизии, каким-то чудом не сорванный ветром с конца пики, закричали «Ура!». Недружно и сипло.
Неподдельное ликование Врангель расслышал сразу. Усталость как рукой сняло. И полкам отдых не понадобится: для казака победа — лучший отдых перед новым боем. Скинул бурку на проворные руки Гаркуши: пускай все видят черкеску.
Полки строились резервными колоннами, посотенно, шеренги подравнивались, и сиплое «Ура!» волна за волной катилось над рядами голов, становясь всё громче и слаженнее. Кое-где полетели вверх папахи — чёрные, серые, белые...
Впервые увидели строевые казаки начальника дивизии в родной кубанской форме. Перемигивались и кивали одобрительно. Справный стал кавказец: всё, на погляд, на месте. А острог дурных нема. От кабардинец пидвел: невысокый для долговязого-то...
— Ну, прямо Николай Николаевич... — достигли ушей Муравьёва негромкие слова вставшего позади слева помощника, есаула Лебедева.
— Чего-о? — переспросил, не оборачиваясь.
— В черкеске-то, говорю, Врангель на великого князя стал похожий.
— Окстись...
Науменко, рапортуя, едва приметно и скромно улыбался.
Приняв победный рапорт, Врангель поскакал размашистой рысью вдоль строя — отдавал честь обнажённой шашкой. Круто развернул кабардинца и выехал на середину. Надрывая голос, прокричал:
— Ор-рлы-ы! Благодар-рю-у за службу Рос-с-си-и!
Троекратное «Ура!» загрохотало в его ушах громче грома небесного.
Восторг ударил в голову пенной струёй шампанского, устремившейся вслед за хлопнувшей пробкой. Разом наполнил всего и полил через край. Как же давно не испытывал подобного... Спасибо тебе, Господи, за этот миг! Самый счастливый! Миг общего упоения победой, миг полного доверия подчинённых начальнику, миг их духовного единения... На том и стоит мощь армии. И слава её подлинных вождей!
22 октября (4 ноября). Успенское
2-я бригада Топоркова, наступая левым флангом, взяла станцию Коноково. 3-ю бригаду Мурзаева Врангель сразу же, как потребовал Казанович, выдвинул на правый фланг, к станции Овечка, — поддержать пехоту. Корниловцам и екатеринодарцам приказал размещаться по квартирам в Успенском.
Село оказалось забито крестьянами, ушедшими из залабинских станиц вместе с красными. Кому-то проворности не хватило успеть на правый берег, а кто-то и отказался, пораскинув мозгами, от намерения бежать дальше: всё едино казаки нагонят. Остались, попрятавшись кто где смог, и красноармейцы из местных жителей.
Входя во дворы и дома, казаки перво-наперво обшаривали погреба, клети, сараи, гумна, риги... Найденных или гнали на околицу, или, кто больно уж противничал, стреляли тут же... Патронов-то теперь вдоволь.
В разных концах села то и дело сухо трещали одиночные выстрелы...
Квартиру Врангелю отвели в каменном доме священника. Удивился: хозяин — живой-здоровый, на пороге с иконой встречает. Не иначе, «товарищи» не нашли время расстрелять — так торопились...
Пообедал наскоро, без разносолов и компании, с одним только Соколовским.
И тут же, в уютной столовой с двумя развесистыми фикусами, засел за бумаги: прочитать сводки и отдать распоряжения по свежим донесениям. А заодно посмотреть, на что годен новый начальник штаба. И понять, как настроил его Романовский, чем затуманил мозги.
Пока что, успел заметить, самое примечательное в нём — великоватый, но стильный френч английского образца, со складками, накладными нагрудными карманами и широкими фигурными клапанами. Ещё разве что идеальный пробор, разделяющий короткие белобрысые волосики. А лицо — какое-то постное, почти без бровей. И его куда больше оживляют яркие веснушки, чем маленькие бесцветные глазки.
За два дня наступления его дивизия, считай, разбила всю Армавирскую группу красных. Взято более 3-х тысяч пленных. А главное — не меньше сотни пулемётов, многие тысячи винтовочных, пулемётных и артиллерийских патронов, необходимых дивизии как воздух. Но всё это — по первым донесениям, а в них, как водится, цифры раздуты: глаза и у победы велики.
Командовал группой, по первым опросам пленных, некий «товарищ Демос»... Кличка, разумеется, а за нею уж ежели не немец, так еврей скрывается. До того докомандовался, мерзавец, что её остатки разбежались в три стороны.
Какие-то части, переправившись через Кубань, поспешили вдоль железной дороги прямиком на Ставрополь. Другие, не переправляясь, безостановочно потекли левым берегом на юго-восток, к Невиномысской. Третьи, переправившись ниже по течению, свернули на северо-запад и двинулись правым берегом через станицу У беженскую на Армавир.
Последнее направление, сразу сообразил, самое неудачное: «товарищи» выйдут не куда-нибудь, а в тыл 1-й пехотной дивизии. Сколько их — неизвестно. Но вряд ли Казановичу хватило ума оставить для прикрытия города большие силы: воспользовавшись выходом его казаков к Кубани, весь устремился безоглядно по Владикавказской магистрали на Терек. Такова участь пехоты — закреплять пространство, очищенное от врага конницей...
