Глава 1
«Хайль!»
Она уже не ощущала себя частью чего-то большого и целого. С одной стороны, это давало свободу, и она могла быть где угодно, а не бурлить в темных подвалах за зубчатой стеной, развлекаясь лишь тем, что заманивала одиноких путников, посмевших взглянуть на сияющие рубины звезд. Но, вырвавшись на свободу из надоевших подземелий, она испытывала жуткую тоску, будто потеряла что-то очень важное. И вернуться уже не могла. Материнская сущность сама исторгла ее из себя, отправив бродить по темным туннелям, которые люди называли странным именем «метро». Теперь она сама вольна облюбовать себе дом. Где-нибудь недалеко от этих странных двуногих разумных существ, полных до краев ее любимыми блюдами – эмоциями: страх, зависть, злость. Боль!!! Это самое вкусное.
Она нашла место. Лучшего не стоило и желать. Оно было похоже на праздничный стол, накрытый специально для нее. Яркая беззвучная вспышка озарила метропоезд в глубине туннеля. Поезд наполняли боль и страдания. Черные кости и оскаленные черепа медленно поблекли и снова ушли в темноту, словно и не было их. Ослепительный свет тоже притворился спящим до поры до времени – нужно набраться сил.
***
Штольц шел по коридору. Рядом выстроились в ряд жилые палатки Пушкинской. Станция просыпалась под строгим взором штандартенфюрера, привыкшего не упускать ни малейшей детали, и в этот раз она ничем его не удивила: обычное утро Четвертого рейха. Загоралось все больше ламп, в закутке у колонны уже разминался крепкий обер-ефрейтор, голый по пояс. Он с энтузиазмом охаживал кулаками импровизированную грушу, сделанную из мешка, набитого песком и опилками. Заметив черную форму высшего офицера СС, обер-ефрейтор замер по стойке смирно, с обожанием провожая взглядом Георгия Ивановича.
– Продолжайте занятия, – офицер отсалютовал солдату и быстрым шагом спустился по эскалатору к переходу на Чеховскую.
Штольц шел из своей комнаты в кабинет, деловитым видом нагоняя страх на жителей станции. Да, у него была настоящая комната. Не палатка и не койка в казарме, а маленькое уютное жилище, стены которого были сложены из настоящего силикатного кирпича, а не сколочены из фанеры. Только вот бывал в ней штандартенфюрер Штольц крайне редко, больше ночуя не дома, а в рабочем кабинете, да и там приходилось не спать, а чаще бодрствовать. Правда он никогда и не считал эту каморку своим домом – так, кладовка для хранения личных вещей, причем совсем не дорогих ему и практически ненужных. Тех, которые не жалко и потерять. Все, что было Штольцу дорого, он или носил с собой, или хранил в кабинете аналитического отдела внешней разведки, хозяином которого он себя по праву и считал.
– Хайль, Георгий Иванович! – сама громкость приветствия, видимо, должна была обозначить высшее уважение к начальству…
Все, наводнившая станции Четвертого рейха мелкая шушера называла себя Гансами и Фрицами, мало у кого хватало фантазии на Иоганна или Вольфганга, для этого понадобились бы не столь поверхностные знания в области культуры или политики. Но в глубине души, если таковая вообще имелась у новых нацистов, все они так и оставались обычными Васьками и Ваньками. Благородные имена висели на них, как клички, коими они, по сути, и являлись. Среди этой повальной Гансо- и Фрицофилии, не отрекаясь брезгливо от своей сути, стоял особняком один человек. Георгий Иванович Штольц был настоящим этническим немцем, каковых на станции Чеховская среди сплошных подделок отыскать было невозможно. И, несмотря на вполне русское имя и отчество, происходил он из древнего рода поволжских немцев, которых пригласила еще императрица Елизавета II в конце семнадцатого века для, как она говорила, превращения Руси лапотной в Россию Великую. После похода ее армии, завоевавшей Восточную Пруссию, предки нынешнего Штольца перебрались в Москву да так и остались там на протяжении почти пяти веков. Они восприняли эту «дикую» и «варварскую» для них страну как новую Родину, полюбили и сроднились с ее народом. Георгий Иванович уважал свои древние немецкие корни и не собирался изменять традициям семьи. Он разговаривал на исключительно правильном, литературном языке, знал историю России лучше, чем эти огрызки-русофилы упрятанного в подземелья Четвертого рейха, получил хорошее образование на историческом факультете МГУ. Но все же он был немцем! Стопроцентным немцем по крови и темпераменту. Он знал язык своего народа в совершенстве, не козыряя этими знаниями, хотя изредка ставил на место новоявленных доморощенных нацистов, перевирающих великий язык Канта, которые, к месту и нет, вставляли в разговор модные для них словечки. Делал это слегка улыбаясь, словно учитель, с авторитетом которого не спорят. И, как истинный немец, он умел скрывать свои эмоции, свою неприязнь к этим недогерманцам, отринувшим русскую душу. Ради великой цели… ради работы.
Георгий Иванович знал все обо всех. Информация была его коньком. Он жил ради информации. Штольц был важной частью странной системы, где порядок поддерживался осведомленностью. Все считали главным фюрера… Да, фюрер правил Четвертым рейхом, но не был самым важным, определяющим звеном в системе. Им стали те, кто ведал информацией. Кто выбирал, в каком объеме ее предоставить правящей верхушке. Скромный штандартенфюрер Георгий Иванович Штольц держал в руках ниточки, которые позволяли влиять на решения великих. Хотя по серо-стальным глазам и плотно сомкнутым узким губам невозможно было угадать, что там творится в этой лобастой светлой голове. Подчиненные и равные ему по должности или званию одновременно побаивались и уважали его, уж слишком многое он знал про их дела. Многие их приключения, нередкие залеты и «подвиги» наверняка отложились где-то на полочках бескрайней памяти Штольца. Они ошибались: он знал не немного… он знал о них абсолютно все. И если бы они догадывались об объеме собранного на них компромата, Георгий Иванович не прожил бы и пяти минут. Феноменальная память позволяла ему не вести записей. Поэтому периодические проверки и обыски для контроля всех без исключения не приносили результатов. Компромата на самого штандартенфюрера не было, а значит, и не было способа повлиять на него. Начальство видело исполнительного, странного, но очень полезного немца, который иногда, как бы невзначай, подкидывал им идеи, позволявшие предстать перед фюрером в выгодном свете.
Занимаясь перекладыванием бумажек для видимости «кипучей деятельности», Штольц в который раз анализировал ситуацию на «фронте». Редкие позиционные бои в перегонах и коммуникациях с Красной линией затягивались, что было ему на руку. Где-то рубежи были отбиты на считаные метры, в другом месте – отданы. Война с коммунистами давно перешла в стадию окопной. Хотя она и подрывала экономику обеих сторон, в конечном итоге, как это ни грустно осознавать, станции Четвертого рейха проиграли эту войну. Сказывался больший экономический и людской ресурс коммунистов. С сосредоточенным видом, как будто решал шахматную задачу, Георгий Иванович обдумывал свой следующий ход. «Надо бы где-то их ослабить. Нужен второй фронт. Очень нужен, иначе через год от Рейха останутся одни воспоминания». Он покрутил в пальцах карандаш, словно собирался записать ускользающую идею. «Зреет недовольство в рядах чегеваровцев против инертной политики Москвина. Надо будет наверх – через начальника контрразведки – протолкнуть идею об их финансировании. Пускай даже не напрямую, а через посредников…» Он даже ухмыльнулся, оценивая изящество этой идеи. «Так даже лучше. Заставить коммунистов драться с коммунистами, как это по-иезуитски. Генералу это понравится… опять будет пыхтеть от удовольствия, когда фюрер поставит его в пример остальным. Как там говорил Шеф в «Электронике»: «У каждого должна быть своя кнопка».
