– Признаюсь, Тарас Михайлович, вы меня изрядно удивили. Вот где-где, а в этом месте я вас не ожидал увидеть, – Макс зашел за гауляйтером и прикрыл за собой хлипкую, сколоченную из нетесаных досок дверь. В маленькой комнатке почти все пространство занимал огромный вольер, в котором сука немецкой овчарки вылизывала четырех еще слепых щенков. Вайзер в форменной рубашке с закатанными рукавами, в черных галифе, заправленных в высокие берцы, вытер руки о тряпку, вынул из внутреннего кармана кителя, висевшего на гвозде, флягу и жестом предложил Банному.
Гауляйтер отрицательно помотал головой, но потом, подумав, взял фляжку и приложился к горлышку. Пережитый стресс требовал разрядки. С сожалением вернув штандартенфюреру емкость, Тарас Михайлович благодарно кивнул.
Макс отложил флягу и вопросительно посмотрел на собеседника.
Банный не знал, с чего начать. Он репетировал всю дорогу разговор, но встреча с Бобиком совершенно выбила его из колеи.
Видя затруднение коллеги, Макс сжалился.
– Так что же привело вас сюда?
– Э-э-э.
– Да ладно, Банный, не напрягайтесь. Тут не надо политеса. Знаете, почему я люблю собак? Они не понимают недомолвок. С ними надо прямо и откровенно. Поэтому раз вы здесь, то давайте рубите прямо в лоб – что вам от меня надо?
Банный подумал еще немного и, собравшись мыслями, выдал:
– Мне нужен союзник.
– Союзник? Союзник против кого?
– Штольца…
Вайзер заржал во весь голос, да так, что притихшие за стеной собаки снова залились громким лаем, а лежавшая в вольере сука прижала уши и с опаской стала подпихивать щенков себе под брюхо.
Банный смущенно потупил глаза и уже собрался выйти, но развеселившийся Макс махнул рукой, мол, да ладно вам, и указал тому на свободный табурет. Насмеявшись вволю, он вытер выступившую слезу и судорожно вздохнул, почти всхлипнул.
– Ну, развеселил ты меня, Тарас. Не скрою. Все что угодно ожидал от тебя: от коммерческой сделки по продаже щенков до войны с Ганзой, но это… А что со Штольцем, почему сразу не с фюрером?
– Хватит издеваться, Вайзер, вы же не дурак.
Еще похихикивая и бросая на собеседника смешливые взгляды, Макс Вайзер кивнул:
– Понимаю. Не надо быть Штольцем, чтобы понять, что он крепко схватил тебя за яйца. Что нарыл на тебя компромата и шантажирует… требует поделиться?
– Если бы… я бы с радостью поделился, да и в долю взял, так эта скотина не берет. Боюсь, цена будет очень высокой. Вот и решил – на опережение.
– Серьезного ты себе врага завел. Ну и что ты на него накопал?
Банный понуро опустил голову.
– Что, совсем ничего?
Гауляйтер отрицательно помотал головой.
– Чувствую всем нутром, что далеко не все чисто, а информации нет. Биография – как у младенца… ни единого пятнышка. Так ведь не бывает. Я прожил жизнь и знаю, что чистеньких в этом мире нет. Если личное дело, как икона, то точно – там болото с чертями. Может, через помощника его подобраться? Как его? Фриц… Фриц… – Банный щелкнул пальцами, вспоминая фамилию, но так и не вспомнил.
Вайзер подошел к вольеру и достал одного из щенков. Овчарка-мать жалобно заскулила, волнуясь за отпрыска.
– Тарас, видишь этого щенка? От меня зависит, вырастет он злобным монстром, готовым порвать любого, на кого я укажу или ласковой игрушкой в детском саду. Вот из него еще можно что-то сделать. А вот ваш Шмольке, – Банный поднял палец, вспомнив фамилию помощника, – …уже не щенок. Он уже пес Штольца и порвет любого, на кого тот укажет. Ну, хорошо, а что я с этого буду иметь?
– Долю со всех моих предприятий.
– Чтобы Штольц замел и меня вместе с вами? Нет уж, увольте. Я перед ним – как открытая книга, со всеми своими достоинствами и недостатками, может, поэтому я ему и не интересен. – Вайзер задумался. – Ладно, хорошо. Я помогу вам. Если у меня появится какая-нибудь информация – она ваша. И это ради самой игры. И возьму я за это с вас всего лишь…
Банный замер, хотя был уже согласен расписаться кровью в договоре с дьяволом.
– С вас, Банный, неограниченный доступ к вашему элитному бару. О нем уже легенды ходят по всему Рейху.
Глава 8
Бег по краю пропасти
Она злится. Это ясно видно. Туман сгустился до темно-фиолетового и стал похож на рассерженный пчелиный рой, потерявший свою царицу. Сгустки тьмы хаотично мечутся вокруг него. Он в этом виноват?.. Нет, его окружает белая пелена, будто Она укутала его, как самое ценное, в кокон спокойствия. Чтобы уберечь… чтобы не повредить в пылу своего гнева. Это что-то снаружи Ее раздражает. Что могло Ее так расстроить? Словно услышан его вопрос – снова эти морды с жуткими оскалами. Их много, миллионы, собравшиеся всего в одну… огромную и отвратительную с капающей кровавой слюной… пасть. Как же Ей не нравится эта морда. Она от гнева начинает разрастаться, пытаясь дотянуться до нее. Сергей это чувствует. Хотя он – это и отдельная, пытающаяся сохранить себя личность, и одновременно уже всего лишь часть… Сергей понимает и принимает Ее гнев, получая в ответ импульс одобрения. Они одно целое, чувствуют друг друга, и это Ее немного успокаивает. Только вдруг, среди этого множества страшных лиц, он замечает одно родное. Маленькое, затертое и почти незаметное среди этого скопища, но теперь Сергей не видит других, только это родное лицо! Катя… Она там, среди этого ужаса. Одна! Он должен помочь ей, а он тут… часть этого… часть сущности… Нужно освободиться от оков этой непонятной штуки.
Его мысль Ей не понравилась. Стало понятно, что избранник, которого Она так долго приручала, хочет уйти. И не просто уйти, а уйти к другой личности. Ревность… Новая, ранее непознанная эмоция. Посмаковав, пощупав ее энергетику и ощутив силу, Она откинула ее – больно злая и разрушительная. Темно-фиолетовый вихрь еще сильнее сгустился, после чего посветлел. Она стала напоминать себе ту морду, до которой хотела дотянуться, чтобы уничтожить, и это ее напугало. И сущность ненавидящая, сущность, питающаяся страхом, испугалась. Это событие настолько удивило разумную пустоту, что та замерла, анализируя собственные ощущения.
Парень будто очутился в застывшем водовороте. Задумчиво оцепенели всполохи, до того перемигивающиеся между собой всеми цветами радуги, сквозь них стали проступать очертания… внутренностей вагона метропоезда: потертые кресла со скрюченными на них скелетами детей, мужчин, женщин; оторванные перекрученные поручни; двери со стершимися буквами, собирающимися в предостережение «не прислоняться». Он плыл? Летел? Нет… он, скорее, перемещался среди всполохов, стараясь выполнить предостережение, начертанное на дверях, чтобы не потревожить ее. Это было очень сложно, находясь в двух мирах одновременно, надо было сконцентрироваться, чтобы части его не разбрелись, обходя замерший вихрь, не потерялись в лабиринте ее молний. Сохранить себя и продвигаться вперед. Он знал, что если выберется за пределы Ее или поезда, будет свободен. А ведь человеку было очень жаль Ее. Она бедная и одинокая.
