– Все, – кивнул Гаврилов.
Самохвалов охнул. Где-где, а на кладбище ему бывать еще не приходилось, зато в детстве он читал много страшных сказок, действие которых разворачивалось именно в таких местах.
– А может, женщин на Выборгскую отправим? – предложил Эд. – На фиг они нужны на Пискаревке…
– Да! А я могу пойти с ними! – радостно улыбнулся Дима.
– Ага. Щас. Отпущу половину отряда, – осадил его капитан. – Ну уж нет. Дамы у нас боеспособные, пригодятся.
– Еще вопрос, где опаснее, – заметил Денис. – Если война началась, зеленые могут по всему городу шнырять. И у Выборгской тоже.
– А может, мы останемся здесь? – предложил Самохвалов.
Но тут лампочка, висевшая на потолке, мигнула и потухла. Генератор, обеспечивавший работу систем убежища, отключился. Делать в подвале было больше нечего. При свете ручных фонарей сталкеры разобрали оружие, поклажу, снаряжение и вышли на улицу. На смену морозу шла очередная оттепель. Капитан Гаврилов теплу не обрадовался.
– Сначала подтает, потом подморозит, – проворчал Савелий Игоревич. – Только гололеда не хватало, блин.
Ему никто не ответил.
Объединенный отряд двинулся в сторону Пискаревского кладбища.
Глава двадцать первая
СУХОВЕЙ
4–6 ноября,
станции Площадь Ленина – Чернышевская
С тех пор, как Псарева увели из камеры, прошло почти два дня. Кирилл Суховей не получал никаких вестей от друга, он слонялся из угла в угол, как загнанный зверь. Или лежал, уставившись в потолок, словно в полузабытьи. Охрана дважды в сутки приносила арестанту еду, но на все вопросы отвечала односложно: «Не положено».
– Не положено, не положено! – рычал он в бессильной злобе. – Имбецилы тупые.
Охранники слова «имбецил» не знали, поэтому не обижались. А если и обижались, то на их хмурых рожах это никак не отражалось.
В камере Кирилл потерял счет времени. Он даже не знал точно, какой день на дворе, еще четвертое, или уже пятое. Тюремщики не отвечали. Возможно, тоже не знали.
«Что сделал Гаврилов с Игнатом?» – размышлял Суховей.
Его рассудок, умаявшийся от безделья, оттягивался в ответ по полной программе. Перед мысленным взором арестанта представали ужасные картины лютых средневековых пыток, которым подвергал бедного Пса озверевший старлей.
«Да не, быть не может, – Кирилл гнал от себя наваждение, – Гаврилов на такое не способен».
Но часы шли. Новостей от друга не было. Суховей начинал паниковать. Время от времени сталкер забывался тяжелым, муторным сном. Ему снова грезилась камера пыток. Ужасные орудия мучения живой плоти, развешанные на стенах. Тело товарища, растянутое на пыточном столе. А рядом, в фартуке мясника, зловещая фигура старлея Гаврилова.
И арестант просыпался с жуткой головной болью.
Вдруг что-то изменилось. За дверями камеры, где до этого или царила обморочная тишина, или звучали гулкие мерные шаги часового, раздался топот множества ног, возгласы, звуки команд. По коридору пронеслась группа людей. За ней вторая.
Сначала Кирилл был уверен, что это пришли за ним. Но к дверям камеры ни один человек так и не подошел. Охрана тоже куда-то делась. Зато среди обрывков фраз, звучавших снаружи, Суховей расслышал одно слово. Всего лишь одно.
«Война».
– Поперли… – ахнул Кирилл, вскакивая с койки. – Они поперли! Зеленожопые ублюдки…
Он кинулся к выходу из камеры.
– Эй, я здесь, выпустите меня! – надрывался Суховей, барабаня кулаками и ногами.
Первое время казалось, что все напрасно, что сталкер так и останется взаперти – ждать, когда его освободят веганские штурмовики. Но все же крики и грохот, доносившиеся из тюремного блока, привлекли внимание. Раздались шаги.
– Кто здесь? – спросил голос, принадлежавший совсем молодому человеку, лет двадцати, не больше.
– Я! – крикнул в ответ арестант, потом спохватился и добавил: – Кирилл Суховей, сталкер.
– И че ты тут делаешь? – снова раздался тот же голос.
Суховей едва удержался от грубости в адрес юнца.
– Че делаю, сижу… Гаврилов посадил. За самоволку.
– Ага, щас, позову начальство, – отозвался невидимка и исчез.
Кирилл опять принялся барабанить в дверь. К его огромному счастью, юный солдатик не обманул. Он в самом деле побежал на станцию. Минут через пять в коридоре зазвучали совсем другие шаги – четкие, печатные. Такой шаг бывает только у тех, кто застал строевую подготовку. Настоящую, довоенную.
Лязгнул ключ в замке. Тяжелая дверь медленно приоткрылась.
На пороге стоял мужчина лет пятидесяти в кителе и фуражке. По меркам метро – почти старик. Суховей мельком глянул на погоны своего спасителя и вытянулся в струнку.
– Здравия желаю, товарищ майор! – выпалил сталкер.
Майор с некоторым удивлением оглядел сначала арестанта, потом камеру.
– Один тут?
– Так точно! – отрапортовал Кирилл. – Друга, Псарева, увели… Давно.
– Ясно, – отозвался майор, потом развернулся на каблуках и, бросив через плечо: – Следуй за мной, – зашагал на станцию.
Сталкер поспешил за своим освободителем.
Он на ходу объяснял майору, что попал в камеру по решению старшего лейтенанта Гаврилова в наказание за самоволку. Пожилой офицер шагал вперед, не оборачиваясь, и как будто не слышал Суховея. Но когда Кирилл замолчал, майор произнес, чуть повернув голову:
– Гаврилова нет. Поступаешь в мое распоряжение.
«Что именно случилось с Гавриловым? Куда делся Игнат? Какой вообще сейчас день?» Эти вопросы роились в голове сталкера. Но Суховей не решился задать ни один из них. Он понимал: сейчас никому нет дела ни до Гаврилова, ни до Псарева. В метро шла война. О ней и только о ней думали сейчас все военные Альянса. И не только военные. И не только в Альянсе.
На станции царил хаос. Везде валялись брошенные вещи. Суетились люди в белых халатах и в камуфляже. Майор двинулся через весь это кавардак, словно океанский ледокол сквозь паковые льды. За ним в кильватере пристроился Кирилл. Они направлялись в дальнюю часть станции.
– На Чернышевскую идем! – рявкнул майор на постовых, охранявших вход в туннель. Их тут же пропустили. И пока сталкер и его освободитель шли на соседнюю станцию, Суховей получил ответы на часть своих вопросов.
– Майор Ковалевский, – представился офицер. – Капитан Гаврилов ушел на север.
В голове Кирилла тут же зазвучала фраза шакала Табаки из старого советского мультика: «А мы уйдем на север, а мы уйдем на север! Когда назад вернемся – не будет никого…»
– Дружок твой сутками ранее – туда же.
