По убеждению Джеймса, ощущение времени коренится в его наполненности. Мы не можем сознавать априорное время, как не можем сознавать «ни длительности, ни протяжения без какого бы то ни было чувственного наполнения»
[29], писал ученый. Взгляните на ясное голубое небо: на какой высоте находится сто футов? Какое расстояние соответствует одной миле? Не имея точек отсчета, об этом нельзя даже предполагать. Так и со временем: мы ощущаем течение времени только благодаря ощущению его смены, которое появляется лишь в том случае, когда время чем-то заполнено. Ничем не заполненный промежуток времени сам по себе не фиксирует внимания. Так что же наполняет наше время?
Прежде всего, время наполняем мы сами. «Смена должна представлять собой конкретное явление – определенную последовательность событий в объективной или во внутренней реальности, акт сосредоточения внимания или волевой акт», – писал Джеймс в своих «Принципах психологии». Мгновение, которое на первый взгляд кажется пустым, в действительности таковым не является, поскольку сама попытка его осмысления наполняет его потоком мыслей. Даже если закрыть глаза и полностью отрешиться от мира, свет все равно будет проникать сквозь веки, отбрасывая на темное поле яркие блики, застывающие в непроницаемом мраке, не прекращая игры. Сознание наполняет время.
По сути, Джеймс примеривается к той же идее, которую много веков назад высказывал Блаженный Августин, а ранее – Аристотель: время – большей частью продукт сознания. Возможно, Джеймс не заходил так далеко, чтобы утверждать, что времени не существует вне восприятия, но он при случае всегда подчеркивал, что мозг передает нам исключительно свое восприятие времени, но не само время, причем насколько точно, настолько мы ощущаем, – приобрести иной опыт переживания времени, кроме субъективного, невозможно. Вероятно, это прозвучит как тавтология, но современные психологи и нейробиологи недалеко ушли от позиции Джеймса. Средний человек знает по собственному опыту, что в некоторых ситуациях кажется, что время течет быстрее или медленнее. Нетрудно заключить, что эти впечатления вызваны тем, что мозг пытается каким-то образом соотнести интенсивность переживаний с протяженностью временного интервала, в течение которого они были получены. Но часов в голове не существует: мозг, в отличие от компьютера, не фиксирует объективное время; он может определить только длительность процессов обработки своих впечатлений от внешнего мира.
НАСТОЯЩЕЕ – ЭТО НЕ КАМЕНЬ, О КОТОРЫЙ МЫ ТО И ДЕЛО СПОТЫКАЕМСЯ; РАЗ ЗА РАЗОМ МЫ СОЗДАЕМ ЕГО САМИ ДЛЯ СЕБЯ
Так или иначе, мы никогда не убежим от самих себя. «Мы все-таки погружены в то, что Вундт где-то назвал „полусветом“ общего нашего сознания, – писал Джеймс. – Биение сердца, пульсация внимания, обрывки слов и фраз, проносящиеся в нашем воображении, – вот что заполняет эту туманную область сознания… Короче говоря, как бы мы ни старались освободить наше сознание от всякого содержания, некоторая форма сменяющегося процесса всегда будет сознаваться нами, представляя не устранимый из сознания элемент»
[30].
Время никогда не остается пустым, потому что мы постоянно заполняем его. Но даже такая формулировка воздает времени незаслуженную честь. Я часто наблюдаю потоки ничем не заполненного времени, сидя в расслабленной позе с закрытыми глазами или лежа в постели без сна в предрассветные часы. «Мы воспринимаем его
[31] при помощи прерывной пульсации, – писал Джеймс. – Мы говорим про себя: „теперь“, „теперь“, „теперь“ или „еще“, „еще“, „еще“ по мере течения времени»
[32]. Нам кажется, что течение времени дробится на дискретные единицы, в определенной степени самодостаточные и независимые друг от друга, но вовсе не потому, что мы воспринимаем дискретные единицы пустого времени, рассуждал Джеймс. По его логике, дискретны сами акты восприятия, образующие упорядоченную последовательность. «Сейчас» наступает опять и снова только потому, что мы раз за разом произносим это слово. Настоящий момент, резюмирует Джеймс, представляет собой «синтетический параметр», который не столько выводится из опыта, сколько конструируется искусственным путем. Настоящее – это не камень, о который мы то и дело спотыкаемся; раз за разом мы создаем его сами для себя.
До чего же много важного, заключает Августин, вмещает одно-единственное предложение. Представьте себе, что вы декламируете по памяти библейский стих или псалом. При произнесении слов разум напряженно вспоминает сказанное ранее и, опережая события, пытается осознать, что следует говорить потом. Память находится на службе ожидания: «Сила, вложенная в мое действие, рассеяна между памятью о том, что я сказал, и ожиданием того, что я скажу»
[33], – утверждает богослов. «Сила, вложенная в действие» – в этой фразе вся сущность Августина, как, впрочем, и наша с вами. Прямо сейчас, когда вы читаете эти строки, ваш рассудок усиленно вспоминает сказанное ранее и раздумывает над тем, что должно следовать далее. «Время есть не что иное, как растяжение, но чего? Не знаю; может быть, самой души»
[34], – отмечает Августин. С тех пор ученые веками ломают головы в поисках точного определения феноменов сознания, самости и времени, а Блаженный Августин увязал все три понятия в единое целое посредством языка. Обычно, декламируя что-либо вслух, мы апеллируем к категории времени лишь затем, чтобы определить длительность звучания предложения, наше сознание напряжено и полностью сосредоточено на этой задаче. Но только в настоящий момент, непосредственно воспринимая произносимые слова, вы можете краем глаза ухватить свою суть. В понимании Августина, переживание настоящего – это духовный опыт.
Джеймс еще сильнее запутал дело. Объявив несуществующими все три состояния времени – будущее, прошлое и настоящее, он взамен изобрел четвертое, которое назвал «видимым воочию настоящим»
[35], позаимствовав термин у Э. Р. Клэя (за этим псевдонимом скрывался удалившийся на покой сигарный магнат и философ-любитель Э. Роберт Келли). Истинное настоящее сконцентрировано в бесконечно малой точке; видимое воочию настоящее, напротив, представляет собой «непосредственно воспринимаемую длительность»
[36], достаточно краткую для осознания в один момент. Видимого воочию времени достаточно, чтобы определить, что за птица пролетела мимо, заметить падающую звезду или связать воедино все ноты в такте песни или все слова в произнесенном предложении. Не принимайте всерьез ни парадоксы Зенона, ни высказывание Канта о возможности в какой-то мере постичь природу априорного времени, забудьте о прошлом, настоящем и будущем. Единственная тема, достойная обсуждения в спорах о настоящем, – наше осознание текущего момента, которым исчерпывающе объясняется сущность видимого воочию настоящего.
