Созерцание зала подействовало на меня умиротворяюще; последние несколько месяцев я работал на дому; прошло немало времени с тех пор, как мне доводилось ощущать себя мелкой шестеренкой какого-нибудь механизма. Я перевел взгляд на часы: до прибытия поезда оставалось двенадцать минут. Мы со Сьюзен установили порядок дежурств, решая, кому предводительствовать за обеденным ритуалом и укладывать мальчиков спать, сегодня вечером была моя очередь. Одно время я терпеть не мог укладывать сыновей, потому что они отчаянно сопротивлялись; казалось бы, простой маршрут от ванной комнаты и чистки зубов до облачения в пижаму и историй должен быть похож на обычный рассказ, но дети ухитрялись превратить его в нечто эпическое, причудливую помесь Гомера и Воннегута, полную отступлений и тревог. Когда эпопея подходила к концу, свет гас и мальчики наконец-то засыпали, частенько засыпал и я, распростершись на полу в детской.
Согласно одной из теорий, которые встречаются в книгах по воспитанию детей, малыши сопротивляются отходу ко сну потому, что боятся засыпать; пробуждение следующим утром для них еще слишком непривычно, так что пожелание спокойной ночи звучит почти как прощание. Но за последние недели кое-что изменилось; мальчики спокойно принимали сон, и наши вечерние приготовления стали менее обременительными и более приятными. Какое-то время одного из мальчиков следовало гладить по спине, чтобы помочь ему расслабиться перед отходом ко сну. Теперь процедура требовалась большей частью мне самому для самоуспокоения. Сын терпел поглаживание минуту или две, а затем дипломатично шептал: «Теперь ты можешь уходить».
Я понял, что мне пора заканчивать книгу, когда мои сыновья подросли настолько, что начали задавать о ней вопросы. «О чем твоя книга? Почему она отнимает так много времени?» У мальчиков были свои представления о том, сколько страниц я пишу в день и сколько слов на каждой странице, и за обедом они часто интересовались, выполняю ли я свои нормы, изрекая свой вердикт: «Джоан К. Роулинг пишет гораздо быстрее, чем ты». Однажды сыновья начали придумывать заголовки для моей книги, расположившись на заднем сидении автомобиля. Один из мальчиков предложил название «Время, сбивающее с толку», поразившее меня меткостью наблюдений, однако ему, вероятно, недоставало призывной нотки. Его брат придумал заголовок «Люди, о которых забыло время», достойный захватывающего приключенческого сюжета, но, с другой стороны, в нем чрезмерно явственно проступала непреднамеренная апелляция к себе и другим членам семьи, которым недоставало моего внимания.
КОГДА ПОЯВЛЯЮТСЯ ДЕТИ, САМОЕ ЗАБАВНОЕ ЗАКЛЮЧАЕТСЯ В ТОМ, ЧТО СПУСТЯ НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ ТЫ ПОЛНОСТЬЮ ЗАБЫВАЕШЬ, НА ЧТО ПОХОЖА ЖИЗНЬ БЕЗ ДЕТЕЙ
Несколько лет назад, задолго до рождения детей и до моей женитьбы, друг, уже познавший радости отцовства, сказал мне: «Когда появляются дети, самое забавное заключается в том, что спустя некоторое время ты полностью забываешь, на что похожа жизнь без детей». Тогда эта мысль показалась мне непостижимой. Мне было не дано увидеть себя в будущем, когда все мои перемещения будут полностью обусловлены желаниями и потребностями существ, которые вполовину меньше меня размером, – и, по всей видимости, успешно. Тем не менее это случится. Сживаясь с ролью отца, иногда я чувствовал себя так, как будто я разбираю корабль по доскам и строю из них новое судно для кого-то другого. Точно так же, планка за планкой, я произвел демонтаж самого себя и собрал себя заново, пока не осталась одна-единственная вещь из прошлой жизни, в которой еще не было детей, – моя книга. У меня оставалось меньше времени, чем обычно, поэтому работа над книгой занимала все свободные часы – вечера, выходные и праздничные дни, лето. Литературный труд от случая к случаю поглощал все время, что казалось мне нормальным, потому что такая привычка водилась за мной и раньше, но так больше не могло продолжаться. И тем не менее, погружаясь в свои занятия в дождливое воскресенье или поздно вечером, я чувствовал, будто в мою мансарду вползает тепло обжитого подполья. Мне нравилось тешить себя мыслью, что мой замысел так никогда и не воплотится. Можно было подумать, что книга, отнявшая так много времени, стала для меня еще одним ребенком, рождению которого я пытался воспрепятствовать, имея возможность полностью контролировать его судьбу.
Также я иногда задумывался, не покажется ли моя стратегия примирения со временем слишком заумной. С точки зрения Августина, слог, предложение или станс, показанные в динамике, служат воплощением времени, которое по мере развертывания растягивается между прошлым и будущим, захватывая настоящее и его вместилище – самость. «То, что происходит с целой песней, то же происходит и с каждой ее частицей, и с каждым слогом, – писал Августин, – то же происходит и с длительным действием, частицей которого является, может быть, эта песня»
[60]. Гипотетически то же самое можно сказать и о книге: пока она еще в процессе написания, для автора никогда не заканчивается настоящее. Теперь смотрите, куда приводит логика: бессмертие заключено в книге, которая вечно останется недописанной.
Как много смыслов, включая все вышеизложенные соображения, разворачиваются в одном предложении, писал Августин. В один момент я перестал попутно следить за настоящим временем и утратил нить повествования: душа (в данном контексте употребление богословского термина представляется мне оправданным) в предложении, которое не закончено и не высказано, однако в любой момент готово сорваться с губ.
Для меня лето не лето и конец лета не ощущается вполне, если мне не довелось побывать на пляже. Я не считаю пляжем берег озера, на который лениво катят волны, где под ногами грязно, а на дне просматриваются водоросли. Меня удовлетворит только хрестоматийное побережье океана, покрытое белыми песчаными дюнами, побережье, где морской бриз развевает флаг на посту спасателей и от одного пребывания на пляже волосы пропитываются солью, где летящая серфинговая доска дробит и разметает пену, напоминая, что между вами и Нормандией нет ничего, кроме лета.
Долгое время океанические пляжи одновременно восхищали и ужасали наших мальчиков, чего и следовало ожидать. Я понял, что лето в истинном смысле наступило лишь в тот год, когда они наконец-то полюбили океан. Это произошло, когда сыновьям исполнилось пять лет, на выходных перед Днем труда, в период лучезарного затишья между блаженной тишиной и строго регламентированным распорядком, когда дни утрачивают привычные наименования и намекают на нечто неизбывное. Ураган налетел и утих, уступая место солнцу и пене. В первую половину полудня мальчики обучались правильно барахтаться в волнах – так, чтобы морская вода заструилась из носа. Потом прилив начал отступать, и настало время воздвигать замки из песка.
Какое же это удовольствие, глубоко укорененное в психике человека, – набрать горсть песка, перевернуть ладонь и мысленно возвести получившийся бугорок в ранг архитектуры. Мы расположились на небольшом участке в низшей устойчивой точке ниже линии прилива. Здесь была зона первичного затопления – гладкая полоса влажного песка отлично подходила для строительства, но в то же время оставалась беззащитной перед волнами, и под натиском вернувшегося прилива наши творения, несомненно, пали бы первыми. Всего за несколько минут один из мальчиков вылепил целое поселение из песчаных холмиков, защищенных низкой извилистой крепостной стеной. Я вырыл напротив селения ров, который должен был погасить первые волны, откуда бы они ни появились, и возвел перед рвом волнолом. Сын смотрел на меня с радостным восхищением. «Нам никогда не было так здорово!» – воскликнул он. Как я полагаю, мальчик имел в виду, что раньше он не подходил к высоким волнам так близко – прилив все еще отступал, – но тем не менее он чувствовал себя в безопасности. Я заметил пару родителей моложе нас, устроившихся на пляже уровнем выше. «Взгляните-ка на наш городок!» – гордо сообщил мальчик, а потом повторил свое резюме: «Нам никогда не было так здорово!»
