– Нам надо поговорить. О том, что случилось ночью…
– Я вела себя как тварь, – говорит Сэм, – ты так душевно ко мне отнеслась, а я…
– Я никогда не говорю о «Сосновом коттедже». Это табу, ясно? Я смотрю в будущее и тебе советую то же.
– Поняла, – отвечает Сэм, – и мне хотелось бы как-то загладить вину, если ты, конечно, позволишь побыть здесь еще немного.
В ожидании моего ответа она делает глубокий вдох. Может, просто играет роль. Какая-то часть меня полагает: она уверена, что я разрешу ей остаться, как была уверена, что не позволю ей уйти ночью с рюкзаком на спине. Вот только я сама больше ни в чем не уверена.
– Мне лишь на день, самое большее на два, – продолжает она, не дождавшись ответа.
Я снова прихлебываю кофе, не столько ради вкуса, сколько ради кофеина.
– Скажи, зачем ты сюда приехала?
– Разве увидеть тебя – недостаточная причина?
– Должна бы быть достаточной, – говорю я. – Но она явно не единственная. Все эти твои осторожные вопросы к чему-то ведут.
Сэм подхватывает комковатый кекс, кладет обратно, смотрит, не застряли ли под ногтями крошки.
– Ты правда хочешь знать?
– Если ты собираешься здесь остаться, мне необходимо знать.
– Ну ладно. Снятие покровов. Больше никакой пурги.
Сэм набирает в грудь побольше воздуха, словно ребенок, собирающийся нырнуть под воду.
– Я приехала, потому что хотела посмотреть, злишься ли ты так же, как я.
– На Лайзу?
– Нет, – отвечает Сэм, – ты Последняя Девушка, я хотела знать, злит ли это тебя.
– Нет.
– Что – нет? Не злит? Или ты не Последняя Девушка?
– И то, и другое.
– Возможно, ты неправа.
– Для меня это в прошлом.
– Джеффу вчера вечером ты сказала совсем другое.
Значит, она все-таки слышала, как мы с ним ссорились в спальне. Может, только отдельные фразы. А может, и весь разговор. Но явно достаточно для того, чтобы уйти и искать пристанища в ночи.
– Я прекрасно знаю, что ты не оставила эту историю в прошлом, – говорит она, – как и я. И мы никогда не оставим ее в прошлом, если только не последуем за Лайзой Милнер. Нас надули, детка. Жизнь проглотила нас с потрохами, переварила, выпустила обратно в мир через свой задний проход, а все вокруг хотят, чтобы мы оставили все это в прошлом и сделали вид, что ничего не было.
– Но мы хотя бы выжили.
Сэм поднимает руку и на ее запястье мелькает татуировка.
– Ну конечно. И все в твоей жизни было абсолютно идеально, да?
– У меня все в порядке, – отвечаю я и внутренне сжимаюсь, потому что говорю, как моя мать.
Эта фраза для нее как кинжал, которым она обороняется от любых эмоций. «Я в порядке», – говорила она всем на похоронах отца. «Мы с Куинси в порядке». Будто наша жизнь за какой-то год не разбилась вдребезги.
– Заметно, – говорит Сэм.
– Что ты хочешь этим сказать?
Она вытаскивает из переднего кармана джинсов айфон и швыряет его на столешницу передо мной. Это движение воскрешает экран к жизни, и на нем появляется безошибочно узнаваемое изображение мужского члена.
– Рискну предположить, что это не Джефф, – говорит Сэм, – и телефон этот тоже не твой.
Я смотрю в противоположный угол кухни, кофе с кексом внезапно отзываются в желудке едким жжением. Запертый ящик – мой ящик – открыт. От замочной скважины в разные стороны расходятся темные царапины, как звездные лучи.
– Ты его взломала?
Сэм задирает вверх подбородок и самодовольно кивает головой.
– Одно из немногих моих сильных мест.
Я бросаюсь к открытому ящику, желая убедиться, что содержимое тайника на месте. Хватаю серебристую пудреницу, гляжу на себя в маленькое зеркальце. Какой же утомленный у меня вид.
– Я же сказала не трогать его, – говорю я, не столько рассерженная, сколько озадаченная.
– Расслабься, я никому ничего не скажу, – отвечает Сэм, – вот честно, это было такое облегчение – понять, что за всей этой хренотенью счастливой домохозяйки кроется что-то темное.
Мои щеки горят от стыда. Я отворачиваюсь и упираюсь ладонями в столешницу, чувствуя под ними крошки от кекса.
– Это совсем не то, что ты думаешь.
– Я тебя не осуждаю. Думаешь, я никогда не воровала? Да что угодно! Еду. Одежду. Сигареты. Когда ты беден, как я, чувство вины исчезает на удивление быстро.
Сэм сует руку в ящичек и извлекает из него украденный тюбик губной помады. Снимает колпачок, поворачивает, округляет губы и наносит на них красно-вишневый слой.
– Как думаешь, мне этот цвет подходит?
– К событиям в «Сосновом коттедже» это не имеет никакого отношения, – говорю я.
– Ну да, – отвечает Сэм, пробуя помаду на вкус. – Ты совершенно нормальный человек.
– Иди в жопу.
Она улыбается. Ее вишневая улыбка сверкает, как неоновая вывеска.
– Ну вот, я о чем тебе и говорю! Не держи в себе эмоции, Куинни, выпусти их наружу. Вот почему просила тебя произнести его имя, вот почему я взломала твой тайничок. Я хочу, чтобы ты разозлилась. Ты имеешь на ярость самое полное право. Не пытайся спрятать ее за сайтом, всеми этими тортами, кексами и пирогами. У тебя в жизни все наперекосяк. Как и у меня. И в том, чтобы это признать, нет ничего плохого. Мы дефектный товар, детка.
Я опять заглядываю в ящик, рассматриваю его содержимое, будто впервые, и вдруг понимаю, что Сэм права. Только женщина с серьезными проблемами станет воровать ложки, айфоны и серебряные пудреницы. Меня обволакивает стыд, легонько стискивая меня в своих объятиях. На деревянных ногах я иду мимо Сэм к шкафчику, где у меня хранится «Ксанакс», и вытряхиваю на ладонь таблетку.
– У тебя хватит запасов на весь класс?
Я тупо смотрю на нее отсутствующим взглядом. Все до единого нейроны мозга сосредоточены на одном: как ввести голубенькую пилюлю в организм.
– Я про «Ксанакс», – говорит Сэм, – поделись со мной.
Она хватает таблетку с моей ладони, но вместо того, чтобы сразу ее проглотить, разгрызает зубами, будто витамин Флинстоунов. Свою я употребляю обычным способом: гоню в желудок виноградной газировкой.
– Интересная схема, – говорит Сэм, проводя языком по зубам и слизывая оставшиеся на них гранулы.
Я отпиваю еще газировки.
– Ложечка сахара вдобавок. Песенка не врет.
– Главное, чтобы сработало, – отвечает Сэм и протягивает руку, – дай еще одну.
Я вытряхиваю ей на ладонь вторую таблетку.
