И все же он следит за мной – козырек его бейсболки то и дело поворачивается в мою сторону.
Я немного притормаживаю, сдерживая шаг, чтобы к тому моменту, когда наши дорожки пересекутся в двадцати метрах впереди, он меня обогнал. Мне очень хочется оглянуться и убедиться, что Сэм где-то рядом, но нельзя – это может его отпугнуть. Нельзя так рисковать.
На ходу он посвистывает. Тишину парка прорезает какой-то непонятный мотив, беззаботный и пронзительный. Похоже, он добивается, чтобы я расслабилась. Он пытается ослабить мою бдительность, может быть, искренне, а может и нет.
До пересечения наших дорожек остается всего ничего. Я останавливаюсь и роюсь в сумочке, чтобы наверняка привлечь к ней его внимание. Думаю, у меня получится. Она слишком большая, чтобы пройти мимо. Однако он делает вид, что ничего не замечает, и шагает дальше своей преувеличенно беззаботной походкой, пока не оказывается на одной дорожке со мной, только немного впереди. И все так же свистит, чтобы не напугать меня и заставить подойти ближе. Тоже мне Крысолов из сказки братьев Гримм.
Ноги приходят в движение. Один шаг, два, три.
Свист замирает.
Мужчина тоже.
Внезапно он резко оборачивается ко мне лицом. Зрачки в глазницах шарахаются туда-сюда – мрачные и безумные. Глаза наркомана, нуждающегося в очередной дозе. Правда, его внешний вид не внушает опасений. Впалые щеки. Тело тонкое, как черенок метлы. Он ростом с меня, может, даже ниже. Куртка делает его немного массивнее, но это лишь видимость. Типичный легковес.
Жесткое выражение его лица усугубляется испариной на высоком лбу и острых скулах. Кожа натянута, словно барабан. Его буквально трясет от голода и отчаянного возбуждения.
Когда он вступает в разговор, его речь больше напоминает невнятное бормотание:
– Это… не хочу надоедать, понимаете… но мне нужны деньги… на еду, понимаете?
Я ничего не говорю. Тяну время, давая Сэм возможность подойти ближе. Если она, конечно, близко.
– Это… мамаша, вы слышите, что я говорю?
С моей стороны все то же гробовое молчание. Теперь все в его руках. Он может уйти. Может остаться. Но если попытается меня тронуть, Сэм непременно его отделает.
А может и нет.
– Я кушать хочу, – говорит он, то и дело поглядывая на сумочку, – у вас нет там еды? Или лишних монеток?
Наконец я оглядываюсь назад, пытаясь найти взглядом приближающуюся тень Сэм. Но ее нигде нет.
Вокруг вообще никого.
Только я, этот парень и сумочка, которая очень его разозлит, если он заглянет внутрь и обнаружит, что она набита книгами в мягких переплетах. По идее, я должна быть напугана, уже давно. Но страха нет. Совсем наоборот.
Я чувствую себя ослепительной.
– Нет, – отвечаю я, – ничего нет.
При этом не свожу с него глаз и слежу за каждым движением, дожидаясь когда он отведет назад локоть или сожмет в кулак руку. Что-нибудь, что выдало бы его дурные намерения.
– Вы уверены, что у вас ничего нет? – говорит он.
– Ты что, мне угрожаешь?
Парень поднимает руки и пятится назад.
– Эй, мамаша, я же ведь ничего не сделал.
– Ты ко мне пристаешь, – говорю я, – это не «ничего».
Я поворачиваюсь и ухожу, сумочка обессиленно болтается на моей руке. Мужчина дает мне уйти. Он слишком взвинчен, чтобы броситься на меня. Все, что ему сейчас под силу, это прощальное оскорбление.
– Равнодушная сука.
– Что ты сказал?
Я поворачиваюсь, иду на него и подхожу достаточно близко, чтобы почувствовать запах из его рта – от него несет дешевым вином, прогорклым табаком и зажеванной до дыр жевательной резинкой.
– Думал, ты крутой? – восклицаю я. – Решил, что от одного твоего вида я задрожу и отдам тебе все что хочешь?
Я толкаю его, и ему с трудом удается устоять на ногах. Пытаясь сохранить равновесие, он размахивает руками и задевает мою щеку едва заметным прикосновением.
– Ах ты козел, ты что, меня ударил?
От потрясения он совсем раскисает.
– Я не хотел, вы меня не…
Не дав ему договорить, я толкаю его опять. Потом еще и еще. Когда он скрещивает на груди руки, пытаясь блокировать четвертый удар, я роняю сумочку на землю и начинаю дубасить его по рукам и плечам.
– Да прекратите вы!
Он уворачивается от моих ударов и падает на колени. Из его куртки вываливается какой-то предмет и шлепается на землю. Карманный нож, пока еще сложенный. От его вида сердце в моей груди замирает.
Парень тянется к ножу. Я врезаюсь в него, прижимаю бедром плечо, не давая им завладеть. А когда он встает, налетаю с новой силой, дико размахивая кулаками, молотя по его груди, плечам, подбородку.
Вот он прыгает вперед и переходит в контрнаступление. Я отбиваюсь, пихаюсь, пинаю его ногами.
– Прекратите! – вопит он. – Я же ничего не сделал!
Он хватает меня за волосы и с силой дергает. Боль меня тут же обездвиживает, веки против воли смыкаются. Во внезапно наступившей темноте что-то мерцает. Нет, не боль, лишь воспоминание о ней. Похожая, хотя и не до конца, на ту, что я терплю сейчас, когда он тащит меня назад.
Эта боль, сохранившаяся в памяти, будто фейерверком вспыхивает на внутренней стороне век. Яркая и обжигающая. Я стою в лесу. Меня окружают деревья. Перед затуманенным взором смутно маячит «Сосновый коттедж». Кто-то схватил меня за волосы и тащит прочь от кричащих людей.
Мои пальцы хватают обидчика за воротник куртки, я падаю, увлекая за собой и его. Мы тяжело валимся на землю – я на спину, он мне на грудь – и из нас вышибает дух. Когда он опять тянется к моим волосам, я готова дать отпор. Отклоняю голову, избегая его руки. Затем резко дергаю головой вперед, попадая лбом в нос, и слышу хруст хряща.
Он издает крик, откатывается и прижимает к кровоточащему носу ладонь. Потом поднимается на колени. Его пальцы покрыты красными пятнами.
Боль нынешняя и та, что сохранилась в воспоминаниях, пронзают тело разрядом, будто я прикоснулась к оголенным проводам автомобильного аккумулятора, придавшим импульс мышцам. Боль разбивает хрупкую скорлупу, внутри которой таятся воспоминания. Мелкие осколки опадают, являя мне сверкающие проблески прошлого.
Он.
«Сосновый коттедж», Он похожим образом стоит на корточках.
Окровавленный нож лежит совсем рядом.
Смутно осознавая, что это другое место и другое время, я все равно вижу перед собой только Его. Я запрыгиваю на Него, сжимаю в кулак руку и со всей силы бью в лицо. Потом второй раз. Потом третий.
Меня охватывает ярость – будто из пор кожи сочится липкая, черная тина, застит взор и заполняет меня без остатка. Я больше ничего не вижу, не слышу, не чувствую запахов. У меня осталось лишь осязание, лишь боль в кулаках, которые молотят по Его лицу. Когда эта боль становится невыносимой, я вскакиваю и бью Его ногой в голову.
