Пять минут спустя я сижу на ее кровати с бутылкой бурбона на коленях, стараясь унять дрожь в руках. Сэм красит мне ногти сверкающим черным лаком – на каждый словно ложится миниатюрное нефтяное пятнышко. Прекрасно сочетается со струпьями на костяшках пальцах, теперь приобретших цвет ржавчины.
– Этот цвет тебе подходит, – говорит Сэм, – такой же загадочный.
– Как он называется?
– Черная смерть. Я его выбрала в «Блумингдейлсе».
Я с понимающим видом киваю. Стащила.
Несколько минут мы молчим. Потом Сэм ни с того ни с сего говорит:
– Мы ведь друзья, правда?
Еще один ее вопрос-матрешка. Ответить на него означает дать ответ на все остальные.
– Конечно, – отвечаю я.
– Хорошо, – говорит она, – это очень хорошо, Куинни. Представь себе, что было бы, если бы мы с тобой не дружили.
Я пытаюсь прочесть выражение ее лица. Но оно пусто и бесстрастно.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, я теперь очень многое о тебе знаю, – спокойно отвечает она. – О том, на что ты способна. О том, что действительно сделала. Не будь мы подругами, я могла бы использовать все это против тебя.
Мои ладони в ее руках напрягаются. Я пытаюсь справиться с неистовым желанием вырвать их и выбежать из комнаты с недокрашенными, испещренными черными полосами ногтями. Но вместо этого ласково смотрю на нее, надеясь, что она поверит в мою искренность.
– Этого не случится, – говорю я, – мы теперь подруги на всю жизнь.
– Это хорошо, – отвечает Сэм, – я рада.
Комната опять погружается в тишину. Она длится еще пять минут. После чего Сэм засовывает покрытую черным лаком кисточку обратно в пузырек, натянуто улыбается и говорит:
– Ну все, готово.
Не успевают ногти высохнуть, как я покидаю комнату, с трудом поворачивая ладонями дверную ручку. Выйдя в коридор, я дую на пальцы, чтобы лак побыстрее превратился в блестящий панцирь. Потом направляюсь в нашу спальню, бросаю мимолетный взгляд на Джеффа, желая убедиться, что он крепко спит, и проскальзываю в ванную.
Свет даже не включаю. Без него лучше. Ложусь спиной на плиты пола, которые холодят лопатки. Потом набираю номер Купа, намертво въевшийся в мою память.
Он берет трубку после нескольких гудков. Голос его охрип со сна.
– Куинси?
Едва я его слышу, как мне тут же становится легче.
– Куп, – говорю я, – у меня, похоже, проблемы.
– Какого рода?
– Кажется, я попала в переплет, из которого сама не выберусь.
До моего слуха доносится далекий шорох простыней – это Куп садится на кровати. Мне в голову вдруг приходит, что он может быть не один. Вполне возможно, что рядом с ним каждую ночь кто-то спит, только вот я об этом ничего не знаю.
– Ты меня пугаешь, – говорит он, – давай, рассказывай, что у тебя произошло.
Но у меня ничего не получается. Это самое каверзное во всей этой ситуации. Я не могу рассказать Купу о своих подозрениях касательно Сэм, не упомянув о своем чудовищном поступке. Все это настолько тесно переплелось, что отделить одно от другого невозможно.
– Думаю, не стоит, – отвечаю я.
– Мне приехать?
– Нет, мне просто хотелось услышать твой голос. И спросить, не можешь ли ты мне что-нибудь посоветовать.
Куп откашливается.
– Очень трудно что-то советовать, не зная, что происходит.
– Пожалуйста, – прошу я.
На несколько мгновений на том конце повисает тишина. Я представляю, как Куп выскальзывает из кровати и надевает форму, собираясь приехать сюда и помочь, независимо от того, хочу я этого или нет. Потом он наконец говорит:
– Я могу сказать только одно: оказавшись в скверной ситуации, проблемы надо решать как можно быстрее.
– А если я не могу?
– Куинси, ты сильнее, чем тебе кажется.
– Нет, – отвечаю я.
– Ты настоящее чудо, хотя сама об этом даже не догадываешься, – говорит Куп, – большинство девушек на твоем месте погибли бы той ночью в «Сосновом коттедже». Но только не ты.
В мозгу опять вспыхивает жуткое, мучительное воспоминание, посетившее меня в парке. Он. Стоит на корточках в «Сосновом коттедже». Почему, черт возьми, ко мне вернулось именно оно?
– Только потому, что ты меня спас, – отвечаю я.
– Нет, – говорит Куп, – тогда ты уже начала спасать себя сама. Поэтому куда бы ты сейчас ни впуталась, я уверен, что у тебя есть силы выбраться.
Я киваю, хотя и знаю, что он меня не видит. Я делаю так потому, что думаю, что он был бы рад увидеть мое согласие.
– Спасибо тебе, – говорю я, – и прости, что разбудила.
– Никогда не проси прощения за то, что со мной связалась, – говорит Куп, – я для того и существую.
Я это знаю. И несказанно ему благодарна.
Когда Куп дает отбой, я продолжаю лежать на полу, сжимая в руке телефон. Неподвижно на него смотрю, прищурившись от яркого света дисплея, и наблюдаю, как часы в верхней части экрана отсчитывают одну минуту, затем другую. Когда проходит еще одиннадцать, я начинаю понимать, что нужно сделать, хотя от одной мысли об этом меня мутит.
Так что я ищу в смартфоне смс от Джоны Томпсона и набираю ответ, сражаясь с собственными пальцами за каждое нажатие.
готова поговорить. брайант-парк. ровно в 11.30.
24
Позднее утро.
Брайант-парк.
Временное затишье перед наплывом жаждущей ланча толпы. Несколько офисных сотрудников уже вытекают из ближайших зданий, решив пораньше улизнуть из своих кабинок. Я смотрю на них сквозь окна Нью-Йоркской публичной библиотеки, завидуя их товарищеским отношениям, их беззаботной жизни.
Утро ясное, хотя все такое же холодное. Полог листвы над тротуарами приобрел пыльно-золотистый цвет. С деревьев свисают лоскуты плюща, уже готового к зиме.
Джону я замечаю сразу – копна его искрящихся на солнце волос появляется на противоположном конце парка и прыгает вверх-вниз, прокладывая себе путь в толпе. Он оделся будто на первое свидание. Клетчатая рубашка. Спортивный пиджак с платком в нагрудном кармане. Бордовые брюки с отворотами. Носков нет, несмотря на октябрьский холод. Какой же претенциозный мудак.
На мне та же одежда, что и вчера: я слишком устала, чтобы рыться в шкафу в поисках чего-нибудь нового. Звонок Купу успокоил меня достаточно, чтобы немного поспать, но этих пяти-шести часов оказалось недостаточно, чтобы наверстать упущенное за последнюю неделю.
Подойдя ко мне, Джона улыбается и говорит:
– Мы с коллегой поспорили на десять долларов, придете вы или нет.
