Я прижимаю руку ко лбу. Кожа на ощупь горячая. Всему виной упоминание Блэкторна в первой статье. От одного этого названия все тело покрывается липким потом, меня пробирает нервный озноб. О том двойном убийстве в лесу я уже где-то слышала, но где – уже не помню. Оно произошло в том самом лесу, примерно за год до событий в «Сосновом коттедже». Почему Лайза положила эти две вырезки в папку Сэм, мне совершенно непонятно.
После второго прочтения ясности не прибавляется, поэтому я засовываю их обратно и кладу на место. Теперь пришло время заглянуть в белую папку.
Мою папку.
Когда я ее открываю, первым в глаза бросается обыкновенный лист бумаги. На нем мое имя. И номер телефона. Многое теперь обретает смысл. Я понимаю, откуда он взялся у Сэм в ту ночь, когда ее арестовали.
Дальше идут статьи о «Сосновом коттедже», соединенные вместе розовой скрепкой. Я быстро их пролистываю, почти не глядя и опасаясь увидеть еще одну Его фотографию. Под статьями лежит письмо.
То самое.
Письмо с угрозами, от которого разнервничался даже Куп.
ТЫ НЕ Д0ЛЖНА ЖИТЬ.
ТЫ Д0ЛЖНА БЫЛА УМЕРЕТЬ В Т0М К0ТТЕДЖЕ.
ТЫ БЫЛА ПРЕДНАЗНАЧЕНА В ЖЕРТВУ.
Меня пронизывает ужас. Я со стонами хватаю ртом воздух, но заставляю себя перестать, боясь, что услышит Нэнси. Немигающим взглядом я смотрю на письмо и совершенно неуместные здесь нули глядят на меня, будто чьи-то глаза.
В мозг вонзается один-единственный вопрос. Совершенно очевидный.
Где, черт возьми, Лайза раздобыла эту копию?
За ним следуют и другие, еще более насущные.
Почему она у нее оказалась?
К письму, опять же с помощью скрепки, приложена стенограмма полицейского допроса. Наверху листа мое имя и дата. Через неделю после событий в «Сосновом коттедже». Внизу аккуратно впечатаны имена двух человек, о которых я в последние годы и думать позабыла – детектив Коул и детектив Фримонт.
В противоположном конце холла раздается голос Нэнси – явно в движении, все ближе и ближе.
– Куинси?
Я захлопываю папку, задираю сзади свою блузку, засовываю папку на спине за пояс брюк, достаточно глубоко, чтобы она не торчала при ходьбе. Потом заправляю блузку, надеясь, что Нэнси не заметит, что когда я пришла, она была навыпуск.
Две другие папки возвращаются обратно в сейф. Едва я успеваю его закрыть, как в комнату стремительно входит Нэнси. Сначала смотрит на коробки, потом на меня, глядя, как я поднимаюсь с колен.
– Вам пора, – говорит она.
Потом переводит взгляд обратно на коробки. Обе заполнены лишь наполовину. На боку одной из них висит пара джинсов Лайзы.
– Простите, но сделать больше мне оказалось не под силу, – говорю я, – паковать вещи Лайзы труднее, чем я думала. Ведь это означает, что ее действительно больше нет.
Мы берем по коробке и направляемся в гостиную – я сзади, Нэнси впереди. Когда мы прощаемся у входной двери, я боюсь, как бы она не захотела меня напоследок обнять. Я леденею от мысли, что ее костлявые руки наткнутся на папку, спрятанную у меня на спине. Но к объятиям она явно относится точно так же, как Куп. И даже не пожимает мне руку. Лишь вытягивает губы, которые тут же окружает паутина складок.
– Берегите себя, – говорит она.
Неделя после «Соснового коттеджа»
Хороший коп и Плохой коп в упор смотрели на Куинси, надеясь получить от нее то, чего она не могла дать. Черты лица старого бульдога, детектива Фримонта, заострились, будто он несколько дней не спал. Куинси заметила, что на нем был тот же пиджак, что и во время их первого разговора – пятно горчицы оставалось на месте. А вот детектив Коул был все так же чертовски красив, несмотря на щетину над верхней губой, претендовавшую на звание усов. Когда он улыбался, их кончики слегка поблескивали.
– Вы, вероятно, нервничаете, – сказал он, – а зря.
Но Куинси все равно нервничала. Ее выписали из больницы всего два дня назад, и вот сегодня она уже сидит в полицейском участке, куда недовольная мать привезла ее в кресле-каталке, потому что ходить ей все еще было больно.
– Надоели! – сказала мать по дороге. – Неужели они не понимают, сколько причиняют нам неудобств?
Когда им позвонили, она как раз убиралась в ванной наверху, поэтому нажимать кнопку ответа на телефоне ей пришлось рукой в резиновой перчатке. Надоели полицейские или нет, но перед тем как ехать в участок, она не забыла надеть нарядное платье в цветочек. К величайшему ее ужасу, дочь пожелала остаться в пижаме и халате.
– Что-то случилось? – спросила Куинси, глядя на детективов со своего инвалидного кресла и гадая, зачем ее сюда позвали.
– Просто у нас появилось несколько новых вопросов, – ответил Коул.
– Но ведь я уже рассказала вам все, что знала, – сказала Куинси.
Фримонт с сожалением покачал головой.
– В вашем случае «все» означает ровным счетом ничего.
– Послушайте, нам не хотелось бы, чтобы у вас сложилось впечатление, будто мы вас преследуем, – произнес Коул. – Просто нам надо убедиться, что мы знаем все о том, что случилось в том доме. Ради семей погибших. Я уверен, что вы меня понимаете.
Куинси совершенно не хотелось думать о скорбящих родителях, братьях, сестрах и друзьях. К ней в больницу приходила мама Жанель. Дрожащая, с покрасневшими от слез глазами, она умоляла Куинси сказать, что ее дочь, умирая, не страдала, что ей было не больно. «Она вообще ничего не почувствовала, – солгала Куинси, – я в этом совершенно уверена».
– Я понимаю, – сказала она Коулу, – и действительно хочу помочь. Очень хочу.
Детектив потянулся к кейсу, стоявшему у его ног, вытащил из него папку и положил ее на стол. Вслед за ней появился металлический прямоугольник – кассетный диктофон, который он поставил на папку.
– Мы зададим вам несколько вопросов, – сказал он, – если не возражаете, наш разговор будет записан.
Куинси уставилась на диктофон, на мгновение испытав тревогу.
– Разумеется, – неуверенно ответила она. Слово далось ей с трудом.
Коул нажал кнопку записи и сказал:
– А теперь, Куинси, максимально сосредоточьтесь и расскажите нам все, что помните о той ночи.
– Вы имеете в виду всю ночь? Или только когда Жанель начала кричать? После этого я практически ничего не помню.
– Всю ночь, в том числе и вечер.
– Ну хорошо…
Куинси на мгновение умолкла, немного повернулась в кресле и посмотрела на дверь, верхняя половина которой была забрана стеклом. Ее закрыли – сразу после того попросили мать девушки подождать снаружи. Через стекло виднелся лишь фрагмент стены цвета слоновой кости да уголок плаката, предупреждавшего об опасностях вождения в пьяном виде. Матери Куинси не видела. Как и кого-то другого.
