– Нам известно, что вы употребляли алкоголь, – сказал Фримонт, – и марихуану.
– Да, – признала Куинси. – Но я ничего не пила и не курила.
– Прямо пай-девочка, да? – ухмыльнулся Фримонт.
– Да.
– Но ведь это была вечеринка, – сказал Коул.
– Верно.
– Джо Ханнен на ней тоже присутствовал?
От звука Его имени Куинси вздрогнула. Три ножевых раны, все еще туго затянутые швами, отозвались пульсирующей болью.
– Да.
– Происходило ли что-нибудь особенное во время вечеринки? – спросил Фримонт. – Что-нибудь, что могло его разозлить? Может, его кто-нибудь задирал? Оскорблял? Обидел до такой степени, что ему захотелось схватиться за нож?
– Нет, – сказала Куинси.
– А вас во время вечеринки ничего не разозлило?
– Нет, – повторила она, подчеркнув это слово в надежде, что так ее ложь будет звучать правдоподобнее.
– Мы посмотрели результаты экспертизы на предмет насильственных действий сексуального характера в отношении вас, – сказал Фримонт.
Он говорил о гинекологическом обследовании, которому Куинси подверглась сразу после того, как ей зашили раны. Она почти ничего о нем не помнила. Просто лежала и смотрела в потолок, пытаясь сдерживать рыдания, пока специалисты последовательно, шаг за шагом, делали свое дело.
– Они утверждают, что в ту ночь вы вступали в интимную связь. Это так?
Куинси в ответ лишь кивнула, чувствуя, что щеки заливает краска стыда.
– По взаимному согласию? – спросил Фримонт.
Она опять кивнула; лихорадочный румянец распространился на шею и лоб.
– Вы уверены? Если нет, не стесняйтесь, скажите нам.
– Уверена, – ответила Куинси, – все было по взаимному согласию. Меня никто не насиловал.
Детектив Коул откашлялся. Ему не меньше, чем Куинси, хотелось сменить тему.
– Идем дальше. Поговорим о том, что случилось после того, как ваша подруга Жанель вышла из леса и вас ранили в плечо. Вы действительно не можете вспомнить, что было потом?
– Да.
– Попытайтесь, – предложил Коул, – хотя бы чуть-чуть.
Куинси закрыла глаза и уже в сотый раз за неделю попыталась воскресить в памяти хоть самое крохотное воспоминание о выпавшем из ее жизни часе. Несколько раз глубоко вдохнула, от чего сразу заныли натянувшиеся швы. В голове стала пульсировать боль, от которой распирало череп. Но видела только черноту.
– Простите, – жалобно всхлипнула она, – я не могу.
– Совсем ничего? – спросил Фримонт.
– Да, – ответила Куинси, вся дрожа и готовая вот-вот расплакаться, – ничего.
Фримонт сложил на груди руки и раздраженно фыркнул. Коул просто смотрел на нее, слегка прищурившись, будто так ему ее было лучше видно.
– Мне немного хочется пить, – объявил он и повернулся к Фримонту, – Хэнк, ты не мог бы принести мне из автомата чашечку кофе?
Фримонта эта просьба, похоже, удивила.
– Серьезно?
– Да, пожалуйста.
Коул посмотрел на Куинси и спросил:
– А вам кофе можно?
– Я не знаю.
– Тогда лучше не рисковать, – решил Коул, – в сочетании с болеутоляющими кофеин может оказать не самое лучшее действие, правда? И тогда вам станет нехорошо. Вот будет незадача!
Последние слова открыли Куинси глаза. Он произнес их с такой нарочитой веселостью, что ей сразу стало ясно – все это лишь игра. Приветливое лицо Коула, его теплые, не лишенные некоторой сексуальности улыбки были просто представлением.
И Добрый коп сам это подтвердил, как только Фримонт вышел из комнаты.
– Отдаю вам должное, – сказал он ей, – вы держитесь хорошо.
– Вы мне не верите, – ответила Куинси.
– Ни единому слову. Но в конце концов мы все выясним. Подумайте об этом, Куинси. Представьте, что скажут родители ваших друзей, когда узнают, что все это время вы лгали. Вот будет незадача.
На этот раз, произнеся это слово, он ей подмигнул, давая понять, что ему все известно.
– Вы можете и дальше утверждать, что ровным счетом ничего не помните, – сказал он, – но мы с вами прекрасно знаем, что это не так.
И вновь в душе Куинси стали происходить какие-то странные перемены. Она будто внутренне затвердела, гальванизировалась. Ей казалось, что ее кожа превращается в металл, гладкий и блестящий. В щит, ограждающий ее от обвинений Коула. И от этого почувствовала себя сильнее.
– Мне жаль, что мой провал в памяти вас так злит, – сказала она. – Вы можете годами меня допрашивать, но пока не вернется память, я всегда буду отвечать вам одно и то же.
– Может, я так и сделаю, – ответил Коул. – Я буду приходить к вам домой. Каждый месяц. Какой, к черту, месяц! Каждую неделю! Полагаю, ваши родители очень быстро задумаются, почему этот красивый детектив постоянно ходит к вам и досаждает своими расспросами.
Куинси дерзко улыбнулась.
– Ну, насчет красоты – это вопрос спорный.
– На вашем месте я не стал бы веселиться, – сказал Коул, – погибли шесть молодых ребят, Куинси. Их родителям нужна правда. А выжила только одна – хрупкая девушка, утверждающая, что ничего не помнит.
– Вы правда думаете, что это сделала я?
– Я думаю, вы наверняка что-то от нас утаиваете. Вполне возможно, кого-то покрываете. Но я могу изменить свое мнение, если вы наконец расскажете, что видели в ту ночь, в том числе и то, что так удобно забылось.
– Я сказала вам все, что знала, – ответила она, – почему вы думаете, что я лгу?
– Потому что в вашей истории концы с концами не сходятся, – ответил Коул, – на ноже, заколовшем ваших друзей, обнаружены отпечатки ваших пальцев.
– И всех остальных тоже!
Когда Куинси подумала, сколько раз он переходил из рук в руки, у нее в груди заклокотал гнев. К нему точно прикасались Жанель, Эйми и Бетц. Он тоже.
– И вообще-то я не должна вам напоминать, что я тоже была ранена. Трижды.
– Два раза в плечо и один в живот, – сказал Коул, – все три раны не опасны для жизни.
– Но не потому, что Он не старался.
– Хотите послушать, что выпало на долю остальных?
Коул потянулся к лежащей на столе папке, открыл ее, и Куинси увидела фотографии. Снятые ею. Ее фотоаппаратом. Полиция, конечно же, нашла его в «Сосновом коттедже» и загрузила из него все снимки.
Детектив взял один из них и бросил перед ней на стол. На ней Жанель стояла перед коттеджем и показывала язык в объектив.
– Жанель Беннетти, – сказал он. – Четыре ножевых ранения. В сердце, легкое, плечо и живот. Плюс перерезанное горло.
