Думаю, такое же чувство было и у мамы, но я слишком терзалась от страха и чувства вины, чтобы ее об этом спросить. Да и возможности такой у меня практически не было. К тому времени она твердо вошла в роль отчаянной домохозяйки, стараясь держать лицо любой ценой. Она убедила себя в необходимости сделать на кухне ремонт, будто новый линолеум мог смягчить двойной удар, нанесенный раком и «Сосновым коттеджем». В те минуты, когда ей не надо было водить нас с отцом по врачам, она сравнивала столешницы и подбирала оттенки краски. Не говоря уже о неукоснительном соблюдении всех буржуазных ритуалов вроде занятий фитнесом и собраний книжного клуба. Отказаться хотя бы от одного общественного обязательства для мамы означало признать поражение.
А поскольку моя пахнущая пачулями психотерапевт сказала, что мне необходима постоянная поддержка, я обратилась к Купу. Он, благослови его Господь, сделал все что мог и не отклонил ни одного моего отчаянного звонка глубокой ночью, хотя таковых было немало. И все-таки я нуждалась в человеке, который прошел через похожие испытания. И Лайза для этого, казалось, подходила просто идеально.
Вместо того чтобы бежать от травматичного окружения, она осталась в Индиане, после полугодовой реабилитации вернулась в колледж и закончила его, получив квалификацию детского психолога. На вручении диплома зал встал и долго ей аплодировал. Выстроившиеся сплошной стеной в дальнем конце аудитории репортеры запечатлели этот момент стробоскопическим залпом вспышек.
Так что я прочла книгу. Потом нашла номер и позвонила.
– Я хочу помочь тебе, Куинси, – сказала она мне, – и научить тебя быть Последней Девушкой.
– А если я не хочу быть Последней Девушкой?
– У тебя нет выбора. Все уже решено за тебя. Случившегося не изменить. В твоей власти лишь контролировать отношение к этим событиям.
В понимании Лайзы это означало посмотреть правде в глаза. Она предложила мне дать журналистам несколько интервью, но только на моих условиях. Сказала, что если я решусь рассказать обо всем прилюдно, это поможет справиться с переживаниями.
Я последовала ее совету и действительно дала три интервью – одно «Нью-Йорк таймс», второе «Ньюсуик», а третье Мисс «Шанель № 5», которая в итоге действительно заплатила мне обещанные сто косарей, хотя я ее об этом и не просила. До приобретения квартиры было еще далеко. И если вы думаете, что меня не мучает совесть, подумайте еще.
Интервью получились просто ужасными. Мне казалось неправильным в открытую говорить о погибших друзьях, которые сами уже ничего сказать не могут, тем более, что я не могла вспомнить, что именно с ними случилось. Я чувствовала себя сторонним наблюдателем, глядя, как окружающие с жадностью поглощают мои слова, будто леденцы.
После каждого интервью я была настолько опустошена, что никакое количество еды не могло заполнить зияющую дыру внутри меня. Так что я перестала даже пытаться, и в итоге вновь попала в больницу – спустя полгода после выписки. К тому времени отец уже проиграл свою схватку с раком и теперь просто ждал, когда тот нанесет решающий удар. Но несмотря на это, каждый день был рядом. Сидя в инвалидном кресле, он слабыми трясущимися руками кормил меня с ложечки мороженым, чтобы приглушить горький вкус антидепрессантов, которые меня заставляли принимать.
– С ложечкой сахара, Куинни, лекарство глотать куда легче, – говорил он, – в той песне все чистая правда.
Когда ко мне вернулся аппетит и меня выписали из больницы, со мной связалась Опра Уинфри. Ни с того ни с сего позвонил один из ее продюсеров и сказал, что мы приглашены на ее шоу. Лайза, я и даже Саманта Бойд. Все три Последних Девушки наконец-то вместе. Лайза, конечно же, согласилась. Как и Саманта, что меня удивило, так как она уже тогда скрывалась от мира. В отличие от Лайзы, она никогда не пыталась познакомиться со мной после «Соснового коттеджа». И была так же неуловима, как мои воспоминания.
Я тоже согласилась прийти, хотя мысль о том, что мне придется сидеть перед толпой сочувственно квохчущих домохозяек, чуть было не столкнула меня обратно в кроличью нору анорексии. Однако мне очень хотелось встретиться лицом к лицу с подругами по несчастью. Особенно с Самантой. К тому времени мне хотелось посмотреть на другую модель поведения, отличную от изматывающей открытости Лайзы.
Но у меня не получилось.
В то утро, когда нам с мамой предстояло лететь в Чикаго, я очнулась и обнаружила себя посреди нашей свежеотремонтированной кухни. Все было перевернуто вверх дном: пол усеивали битые тарелки, из открытого холодильника капал апельсиновый сок, а столешницы стали похожи на заброшенный пустырь, словно мусором, засыпанный яичной скорлупой, мукой и маслянистыми пятнами ванильного экстракта. Посреди всей этой разрухи на полу сидела мама, оплакивая дочь, которая хоть и стояла рядом, но была для нее безвозвратно потеряна.
– Но почему, Куинси? – простонала она. – Зачем ты это сделала?
Да, кухню, будто небрежный грабитель, разорила действительно я. Я поняла это в ту же секунду, как увидела весь этот бардак. Сквозь хаос проглядывала определенная логика. Это был беспорядок в моем стиле. При этом я совершенно не помнила, чтобы что-то такое делала. Минуты, в течение которых я крушила все вокруг, зияли таким же белым пятном, как и тот час в «Сосновом коттедже».
– Я не хотела, – сказала я, – клянусь, что даже не знаю, как это получилось.
Мама сделала вид, что поверила мне. Она встала, вытерла со щек слезы, опасливо поправила прическу. Но ее истинные эмоции выдавала мрачная нервозность ее в глазах. И я поняла, что она меня боится.
Пока я убиралась на кухне, мама позвонила помощникам Опры и все отменила. Поскольку смысл шоу был в том, чтобы собрать нас втроем, это решение поставило на всей затее крест. И встречу Последних Девушек по телевизору так и не показали.
В тот же день мама отвезла меня к врачу, который, по сути, пожизненно назначил мне «Ксанакс». Мама настолько жаждала побыстрее напичкать меня каким-нибудь лекарством, что первую таблетку мне пришлось выпить прямо на автостоянке рядом с аптекой, запив единственной жидкостью, которая обнаружилась в машине, – тепловатой виноградной газировкой прямо из бутылки.
– Хватит с нас, – объявила она. – Хватит отключек. Хватит приступов ярости. Хватит быть жертвой. Ты будешь принимать эти таблетки и станешь нормальным человеком, Куинси. Так будет правильно.
Я согласилась. Мне не хотелось, чтобы у меня на вручении дипломов толпилась армия репортеров. Писать книгу, давать новые интервью или рассказывать, что с приближением грозы у меня начинают саднить шрамы, я тоже не собиралась. Я не хотела становиться одной из тех накрепко привязанных к трагедии девушек, не хотела постоянно вызывать ассоциации с худшим в моей жизни моментом.
Хотя с непривычки от «Ксанакса» гудела голова, я позвонила Лайзе и сказала, что больше не буду давать интервью. Мне надоело быть вечной жертвой.
– Я не Последняя Девушка, – сообщила я ей.
Голос Лайзы оставался привычно спокойным, что привело меня в бешенство.
