Шейла
Я так шокирована, что не могу поверить своим глазам. Я зажмуриваюсь, рассчитывая, что письмо исчезнет, и вновь открываю глаза. Но оно по-прежнему лежит передо мной – жирный шрифт на белоснежной бумаге.
Ну не скотина ли.
Я в бешенстве выскакиваю из машины и подхожу к краю дороги. Под ногами слой битого стекла. Скорее всего, бутылка, но я, помимо своей воли, вспоминаю бокал, из которого преступник пил вино, а потом унес с собой. И выбросил из мчавшегося на полной скорости автомобиля, все еще хмельной от захлестнувшей его после убийства волны адреналина.
Я достаю из кармана зажигалку и подношу ее к нижней части папки. Чтобы вспыхнуло пламя, мне приходится чиркать этой дешевой безделушкой несколько раз. Неудивительно, что продавец позволил мне ее стащить. По всей видимости, магазин раздает их своим клиентам бесплатно.
Несколько мгновений огонек еле теплится, не торопясь вонзать в папку свои зубы, но уже совсем скоро бежит по ее краю. Когда он начинает подбираться к моим пальцам, я выпускаю папку, и она летит вниз, мелькая в воздухе языками пламени. Увидев ее, водитель проезжающего мимо грузовика сигналит и мчится дальше. Оказавшись на земле, папка догорает и превращается в пепел, захваченный вихрем летящих по автостраде на полной скорости машин.
Убедившись, что от страниц ничего не осталось, я хватаю из держателя бутылку воды, лью на папку, и огонь с шипением гаснет, превращаясь в клубы дыма.
Уничтожить улики. Это самое простое.
То, что мне предстоит сейчас, сделать намного труднее.
Я сажусь в машину, опять выруливаю на автостраду I-65 и направляюсь на север. В одной руке сжимаю руль, другой набираю на телефоне номер. Потом кладу его на пассажирское сидение и включаю громкую связь. Каждый гудок в салоне раздается громко и отчетливо. Это напоминает мне звонки на День матери, когда я считала гудки в надежде, что мне никто не ответит. Но вот слышится ответ:
– Куинси? – говорит моя мать, явно пораженная, что я позвонила. – Что-то случилось?
– Да, – отвечаю я, – почему ты не сказала, что Лайза Милнер выходила с тобой на связь?
31
Мать некоторое время молчит. Достаточно долго, чтобы мне показалось, что она нажала на кнопку отбоя. Какое-то время я слышу лишь доносящийся снаружи свист рассекаемого воздуха. Но потом она все же отвечает. Вялым, равнодушным тоном, лишенным любых интонаций – акустический эквивалент растаявшего ванильного мороженого.
– Странный вопрос, Куинси.
Я издаю злобное шипение.
– Мам, я видела письмо. Ты дала ей номер своего телефона. Она тебе звонила?
Еще одна пауза. Слышен лишь треск статических разрядов.
– Я знала, что ты будешь сердиться, если узнаешь.
– Когда ты с ней говорила? – спрашиваю я.
– Ах, да не знаю я.
– Знаешь, мама, знаешь. Давай, говори.
Опять пауза. Опять разряды.
– Около двух недель назад.
– Лайза сказала, с чего это она снова мной заинтересовалась?
– Она сказала, что беспокоится.
От ее слов по всему моему телу проносится озноб.
«Куинси, нам нужно поговорить. Это очень важно. Пожалуйста, пожалуйста, ответь мне».
– Беспокоилась за меня? Или из-за меня?
– Она не сказала, Куинси.
– Тогда о чем вы говорили?
– Лайза расспрашивала меня о твоей жизни. Я рассказала, что у тебя все хорошо. Упомянула о твоем сайте, о прекрасной квартире, о Джеффе.
– Что еще?
– Еще она спросила… – мама, останавливается, несколько секунд думает и продолжает, – …еще она спросила, не вернулись ли к тебе воспоминания. О том, что случилось той ночью.
По телу прокатывается еще одна волна дрожи. Я включаю в машине обогреватель, надеясь, что тепло поможет от нее избавиться.
– Зачем ей это было надо?
– Не знаю, – отвечает мама.
– И что ты ей ответила?
– Правду. Что ты ничего не вспомнила.
Только вот это уже не правда. Кое-что я все-таки вспомнила. Будто бросила в прошлое взгляд через замочную скважину.
Я делаю глубокий вдох, наполняя легкие пыльным горячим воздухом из обогревателя. Теплее мне не стало. У меня только саднит пересохшее горло.
Когда я начинаю говорить, мой голос больше похож на скрежет.
– Лайза говорила, почему хочет это знать?
– Она сказала, что в последнее время много о тебе думала. Хотела узнать, как ты.
– Тогда почему не позвонила мне?
Вместо этого Лайза связалась с Коулом, Фримонтом, Купом и моей матерью. С кем угодно, только не со мной. А когда все же решила обратиться ко мне, было уже поздно.
– Не знаю, Куинси, – отвечает мать, – думаю, просто не хотела тебя беспокоить. Если, конечно…
Еще одна пауза. Довольно продолжительная. Настолько, что я даже начинаю ощущать разделяющее нас с мамой расстояние. Все эти поля, города и поселки, лежащие между этой автострадой в Индиане и ее нарочито белоснежным домом в округе Бакс.
– Мам? – спрашиваю я. – Если что?
– Лайза могла подумать, что ты не скажешь ей правду.
– Она тебе так и сказала?
– Нет, – отвечает мама, – ничего такого она не говорила. Но у меня возникло чувство, хотя я могу и ошибаться, что она что-то подозревает. Или знает.
– О чем?
Мама отвечает совсем тихо:
– О событиях той ночи.
Я дергаюсь на водительском месте. Мне вдруг стало невыносимо жарко. По лбу на брови катятся крупные капли пота. Я вытираю их и выключаю обогреватель.
– Почему тебе так показалось?
– Она не раз подчеркивала, как тебе повезло. Как быстро ты оправилась. И какими легкими, пусть даже и относительно, оказались твои раны. Особенно по сравнению с ранами остальных.
За десять лет это самая длинная ее тирада о том, что случилось в «Сосновом коттедже». Три паршивых предложения. Не будь ситуация столь зловещей, я посчитала бы их чем-то вроде патологического прорыва.
– Мама, – продолжаю я, – Лайза не намекала, что я была каким-то образом причастна к тому, что произошло в «Сосновом коттедже»?
– Ни на что она не намекала…
– Тогда почему ты решила, что что-то подозревала?
– Не знаю, Куинси.
Зато я знаю. Все потому, что мама и сама что-то такое подозревает. Она, конечно, не думает, что я убила ребят, но, подобно Коулу с Фримонтом, тоже удивляется, как мне удалось остаться в живых, в то время как все остальные умерли. И глубоко в душе полагает, что я что-то недоговариваю.
