Я знала название этому чувству. Страх.
Я всерьез боялась, что у людей, улыбающихся мне, вдруг
обнажатся клыки, а из красной пасти высунется раздвоенный язык. Мои ночи были
наполнены кошмарами, развивающимися по одному сценарию: те, кого я знала,
являлись мне в моих снах с приветливыми лицами, и поначалу я доверчиво шла им
навстречу, хотя внутренний голос надрывался, запрещая мне приближаться; затем я
хотела повернуть обратно, но ноги сами несли меня, и я с ужасом видела, как
преображаются знакомые лица: с одних клочьями слезает кожа, обнажая черные,
слепые провалы глазниц, другие сминаются, как пластилиновые, – носы
съезжают на сторону, языки выдираются, вытягивая за собой клубки внутренностей,
и обматываются вокруг шеи, преображая человека в изуродованную куклу – жуткую,
движущуюся, протягивающую ко мне руки. Чудовища хватали меня, отрывая мне руки
и ноги, а затем отшвыривали в сторону, и я пыталась ползти, как червяк,
извиваясь всем телом, захлебываясь грязью, беззвучно крича.
Днем я видела людей, которые приходили ко мне во снах, и не
могла открыть рта, чтобы заговорить с ними.
Если бы я была умнее или опытнее, то поняла бы, что мне
стоит показаться врачу. Но я боялась психиатров и не знала, где их искать, к
тому же у меня не было денег. Осознавая, что мне нужно зацепиться хоть за
что-нибудь, чтобы не сползти в омут безумия, я принялась искать спасения не
вовне, а внутри себя.
Это оказалось сложно. Люди лгут, говорила мне та Вика, что
сидела во мне, закрыв глаза руками, как ребенок. Люди предают. Они разваливают
твой мир и саму тебя на части, и ты не можешь уберечься от них. Они задумывают плохое.
Если бы ты была другой, говорила она мне, то с тобой такого не случилось бы.
Это ты во всем виновата.
Как ни странно, в конце концов именно этот тонкий детский
голосок, упрекавший меня, подсказал мне путь к спасению. Если это я сама
виновата в том, что произошло, значит, нужно сделать так, чтобы от прежней меня
ничего не осталось. Моя глупость, мое незнание людей были причиной исчезновения
моего мира – значит, следует начать с себя, а затем уже менять мир. Я
представила дом с множеством комнат, каждую из которых требовалось разрушить и
перестроить заново, разломать стены и возвести на их месте другие, куда более
прочные, и первый раз за все время искренне рассмеялась, примерив к себе
выражение «прохудилась крыша». Предстояло ее залатать.
Знаете, мне до сих пор кажется, что за те полгода я поумнела
больше, чем за всю предыдущую жизнь. Совершила, так сказать, качественный
интеллектуальный скачок. Наверное, мне не хватало хорошей встряски или такого
удара, какой я получила. От него я стала молчуньей, наблюдающей за людьми и
пытающейся понять скрытые мотивы их поведения. Прежде я совершенно не
задумывалась над этим и теперь чувствовала себя ученым, открывающим новые миры.
Именно в то время у меня начал вырисовываться план. Если
раньше я существовала, будто погруженная в воду, не думая ни о чем, кроме того,
что нужно плыть, то теперь я стала оглядываться вокруг и думать над тем, в
какую сторону меня несет течение.
План мой заключался в том, чтобы уехать отсюда. Я имею в
виду, из страны. Много лет я жила в коконе, возникшем благодаря деньгам мужа и
моим собственным стараниям и куриной слепоте: я не видела очевидных вещей.
Теперь эти вещи сами бросались в глаза.
Существа вокруг меня пили, курили, били жен и детей и
беспрестанно ругались. Нищая беспросветная жизнь, полная унижений и
заискиваний, поисков «своего» врача, «своего» сантехника, «своей» заведующей
детским садом... Самые простые действия обставлялись массой преград,
превращались в бег с препятствиями по пересеченной местности: взять одну
бумажку, выпросить вторую, угрозами добыть третью – и все это лишь затем, чтобы
на финальном этапе выяснить, что требуемую справку тебе все равно не дадут,
неважно, по каким причинам. Я ненавидела существующую вокруг реальность, где
меня растоптали, а купленный моим мужем судья лишил меня всего, на что я имела
право, и отдавала себе отчет, что не смогу приспособиться к ней – слишком
дорого бы мне это далось.
Самым логичным выходом была «заграница». Та самая, где я
никогда не была, но о которой имела представление из фильмов: с низким уровнем
преступности и с уважением к человеку, с чистыми улицами и одинаковыми
домиками, слипшимися боковыми стенами.
Перебрав затратные по времени варианты вроде получения
востребованного в Европе образования и переезда туда для работы, я остановилась
на том, который предполагал минимум усилий: на замужестве. Мне казалось, что я
иду путем, которым до меня шли немногие, и готовилась пробивать стены головой в
поиске женихов. Однако выяснилось, что агентств, промышляющих сводничеством, в
Москве пруд пруди, и мне невероятно повезло, когда, придя в одно из них, я
попала к Тамаре Васильевне.
Сейчас мне очевидно, что тогда я представляла собой жалкое
зрелище в своих поношенных, вышедших из моды вещах, которым я тщетно пыталась
придать если не благородный, то хотя бы пристойный вид. Но в глазах у меня, как
сказала позже Тамара Васильевна, горел фанатичный огонь, а она уважала
фанатиков.
Ее фамилия была Плих. Низкая, широкая в кости, массивная и
значительная, как языческий божок, Тамара Васильевна подбирала партии «своим
девочкам» на протяжении пятнадцати лет. Она говорила низким красивым голосом,
сидела неподвижно, совершенно не жестикулируя, и основную работу поручала своим
помощницам, за исключением редких случаев. Таким редким случаем стала и я.
Придя первый раз в фирму госпожи Плих, я растерялась от
атмосферы деловитой озабоченности, царившей там. Мне казалось, что меня ждет
подобие борделя, и я настроила себя соответствующим образом, чтобы не быть
шокированной и смущенной. Действительность не имела ничего общего с моими
представлениями: хороший офис, просторные кабинеты, персонал, похожий на
учительниц... Меня усадили в кресло, вкратце узнали, чего я хочу, и попросили
принести удачные снимки – две штуки: лицо крупным планом и портрет во весь рост.
Я пробормотала, что как раз снимков-то у меня и нет, и почувствовала себя очень
глупо – действительно, можно было догадаться о том, что фотографии понадобятся
сразу.
– Сделаете снимки, напишете резюме и приходите, – не
терпящим возражений тоном сказала беловолосая девушка. – Тогда получите
анкету.
– Нет. – Я сама услышала, что в моем голосе лязгнул
металл. – Я сначала заполню анкету, раз уж пришла, а завтра принесу все
остальное.
Мне почему-то показалось принципиальным закрепиться в этом
месте, не дать беловолосой отправить меня прочь под предлогом отсутствия
фотографий, и я всерьез собиралась доказывать, что имею право на свой кусок
заграничного счастья. В комнате ощутимо повисло напряжение.
– Заполняйте. – Девушка бросила передо мной лист,
спланировавший на стол, и я судорожно принялась записывать ответы, боясь, что
анкету вот-вот отнимут.
Вот тогда-то в дверях и возникла Тамара Васильевна,
совершавшая ежедневный обход, как хирург по палатам или военачальник,
проверяющий свою армию. Она бегло осмотрела меня, сделала свои выводы и
поманила смуглым пальцем, будто цыганка, собирающаяся выманить у встреченной
тетки единственную золотую цепочку.
