– Что, раньше предупредить не могли? – зло спросил
Кручинин у своего исполнительного директора, Давида.
Тот виновато развел руками, принимая вину на себя. Контракт
был им нужен, поскольку приехавший из Швеции предприниматель предлагал
оборудование для цехов на десять процентов дешевле, чем его конкуренты, а
шведская сталь, из которой вытачивались диски и ножи, не шла ни в какое
сравнение с отечественной.
– Баба... – сказал, будто сплюнул, Кирилл.
Он на дух не переносил женщин в бизнесе, и с теми из них, с
кем получалось довести дело до постели, вел себя так, что его просили о пощаде.
Ему нравилось демонстрировать выносливость, принуждать самодовольных сучек
унижаться и выпрашивать передышку. Большинству из них его доминирование
откровенно нравилось, и это заставляло Кручинина относиться к ним с еще большим
презрением. «Бизнесменши...»
В довершение нескладностей сегодняшнего дня в нем тонкой
иголкой засело неприятное чувство. Кручинину оно напоминало свербение в руке,
на которую сел комар, приготовившись вонзить хоботок, за мгновение до того, как
будет проткнута кожа. Ребенком он развлекался: ждал, пока комариха усядется на
запястье или плечо, пристально смотрел, как она выбирает место, затем давал ей
проколоть кожу, напиться... И только потом убивал. Среди детей бытовало
поверие, что если прихлопнуть комара сразу после того, как он насосется крови,
то волдырь не вскочит. Ерунда, конечно... Кирилл сначала в это верил, потом
перестал, но, и перестав, продолжал под настроение бить комаров лишь после
того, как те напивались его крови.
Ощущение, что внутри свербит, как перед укусом, поселилось в
нем год назад – с того дня, когда больной урод пришел к нему в офис с
пистолетом и едва не застрелил его. С тех пор оно сопровождало Кручинина, что
бы он ни делал, и постепенно он привык к нему и даже научился извлекать пользу:
например, «зуд» появлялся при встречах с определенными людьми, от которых
Кириллу, как потом показывало будущее, следовало держаться подальше.
Сегодня зудело особенно сильно.
– Как ее фамилия? – переспросил он у Давида.
– Ве-нес-борг. Виктория Венесборг.
Когда пять часов спустя в зал для переговоров вошла женщина
и улыбнулась Кириллу, в первую секунду он посмеялся над шестым чувством,
которое предостерегало его и советовало быть осторожнее на этой встрече. Баба
как баба – молодая, красивая, с крепким аппетитным телом. Два помощника при ней
– лет по пятьдесят оба, в неброских недорогих костюмах – были куда опаснее:
Кручинин на таких насмотрелся и с лету определил в них юристов-крючкотворов, от
которых стоило ждать неприятностей.
А в следующую секунду он ее узнал и непроизвольно дернул
рукой: показалось, что комар проколол кожу.
Она изменилась. Перед ним стоял другой человек, у которого
отчего-то были черты его первой жены. От нее исходила уверенность, и в то же
время она казалась совсем непохожей на непробиваемых баб, с которыми он
частенько имел дело, – с мужским характером и таким же поведением. Она не
стала наслаждаться его изумлением и лишь легонько кивнула ему, показывая, что
узнала.
– Ба! Викуша! Какими судьбами?!
Кручинин постарался взять себя в руки и сразу выбить ее из
колеи: фамильярным «Викуша», крепким объятием – он подошел к ней, не обращая
внимания на удивленные взгляды, и сильно стиснул, провел рукой по ее спине,
ощутив неровности нижнего белья под тонким деловым платьем.
– Такими же, что и ты, милый. – Она высвободилась,
откинула голову, с насмешкой глядя на него серыми глазами. – Приехала,
чтобы обсудить подробности договора. Прошу.
Виктория указала на стол и своим коротким «прошу» сразу
взяла на себя функции хозяйки, хотя встреча происходила на территории
Кручинина. Начались переговоры. Он, не скрываясь, рассматривал ее, и в душе его
поднималось восхищение самим собой: ведь не зря он когда-то женился на ней!
Значит, рассмотрел большой потенциал в скромной с виду девчонке из такой же
дыры, в какой вырос сам. Получается, она вовсе не дура, раз выбилась в люди.
Интересно, благодарна она ему за науку?
Прочесть что-либо по лицу Виктории Венесборг было невозможно
– она сохраняла ровное приветливое выражение, и на Кирилла смотрела ничуть не
дольше, чем на кого-либо из его помощников. Он изучал ее с жадным любопытством,
почти неприличным, и пару раз засмеялся хрипловатым смехом, от которого ее
бросило в дрожь. Ей пришлось приложить немалые усилия, чтобы скрыть волнение.
Она не ожидала, что его вид так подействует на нее.
Несколько месяцев слежки – и у нее были фотографии, записи, по которым она
могла отследить весь его обычный день... Но фотографии фотографиями, а в жизни
он выглядел иначе – с этой своей звериной ухмылкой, с привычкой улыбаться
половиной рта, со взглядом, раздевавшим ее... Он выглядел в тысячу раз
привлекательнее, чем ей помнилось.
Он был мужчиной, который к своим почти сорока годам вошел в
полную силу и сам осознавал это, и его уверенность передавалась окружающим. Как
Виктория ни пыталась защититься, но и она почувствовала это, и впервые в ее
душу закралось опасение, что столь тщательно продуманный и подготовленный план
может не сработать. Противник оказался слишком силен и хитер.
Давид, понявший, что шеф встретил знакомую из своего
прошлого, удивленно посматривал то на одного, то на вторую. Они были похожи.
При небольшой доле фантазии их легко можно было представить братом и сестрой:
русоволосые, с правильными красивыми славянскими лицами, каждый – воплощение
своего начала, мужского и женского. Кирилла Давид знал четыре года, видел
череду его меняющихся женщин и понимал, что они в нем находят. Силу, которую не
сдерживает нравственность. Кручинин был из породы победителей – тех, кого
никогда не судят, потому что они всегда в выигрыше. Давид видел, что для шефа
не существует понятий «хорошо – плохо», «порядочно —непорядочно»... Была
целесообразность, которой подчинялись все действия Кручинина, и были его
собственные желания, которые Кирилл воплощал в жизнь с завидным упорством.
Иногда Давид отстраненно думал, что имеет дело со стопроцентным мерзавцем, но
поскольку сам он ценил силу куда больше остальных качеств, это его не задевало.
Он понимал, что главное – честно находиться на стороне Кирилла Кручинина, чтобы
этот танк не переехал его самого.
Виктория Венесборг всерьез заинтересовала его. Во-первых,
потому, что она заинтересовала шефа. Во-вторых, она казалась загадочной:
женщина-сфинкс, с непроницаемым взглядом и полуулыбкой на красивых губах.
Наконец, она была привлекательна: соблазнительная, утонченная и к тому же
молчаливая – эти качества в совокупности давали, с точки зрения Давида, идеал
женщины. Все переговоры вели два приехавших с ней юриста, Виктория вступала в
беседу лишь изредка – дополняла их своим негромким, не очень выразительным
голосом, в котором иногда чуть слышно проскальзывал акцент.
Давид почти не вмешивался в переговоры, которые уже дважды
были под угрозой срыва, и оба раза – по вине Кручинина, но про себя крыл шефа
нехорошими словами. Что за муха его укусила? Неужели он настолько хочет
произвести впечатление на эту холеную бабу, что готов пожертвовать контрактом,
лишь бы настоять на своем? «Чертов самец...»
