Закончив обход острова, Бабкин философски сказал себе, что
отсутствие новостей – уже хорошая новость, вернулся к лодке и поплыл обратно. Невзирая
на то, что первый этап его поисков не принес результатов, пора было приниматься
за второй, а перед этим Сергей собирался плотно позавтракать. Поиски тел – само
собой, но прием пищи – это святое.
Июль две тысячи первого года
Камни, которые они притащили с собой еще в прошлый приезд,
не пригодились – Кирилл объявил, что сложить из них очаг не получится. Поначалу
он носился со своей идеей, а потом остыл к ней, стоило только Сеньке, увидев
разнокалиберные булыжники, поднять его на смех. И хваленое кручининское
упорство не помешало ему позабыть о том, что он собирался печь какие-то
особенные, хитрые лепешки на разогретых камнях, и предоставить все их камни в
полное Сенино распоряжение.
В итоге Семен в несколько заходов отволок булыжники к яме
неподалеку от шалаша и сбросил вниз, чтобы не мешались на дороге. К тому же
внутреннее чутье подсказывало, что незачем держать их на виду – слишком велико
может оказаться искушение схватить один из них.
Кирилл ему в этот раз не нравился. За его смехом,
непринужденностью и подшучиванием скрывалось нечто такое, отчего Сенька не
поленился убрать камни с глаз долой, а затем, стоя на краю ямы, проверить
ремень. Чем-чем, а этим оружием он владел – научили добрые люди, пока он мотал
срок, и наука ему уже несколько раз пригодилась. Семен провел пальцами по
прохладной пряжке: круглой, рельефной, больше подходящей для женского ремня,
чем для мужского. Пряжка была с обратной стороны утяжелена металлической
пластиной, а в зазор между ними Сенька насыпал свинца: оружие получилось такое,
что с ним можно было безбоязненно выходить против Соловья-Разбойника – свист от
пряжки, рассекавшей воздух, не уступал бы его посвисту. «Даст бог, не придется
против Кирюхи использовать. Угроблю ведь парня».
Не то чтобы он в чем-то подозревал старого приятеля,
оправдывался перед собой Семен... Но так ему было спокойнее. Он чувствовал в
Кручинине скрытое возбуждение, напряжение сжатой пружины, и опасался, что оно
выльется в драку. «Драться-то нам не надо, – укоризненно сказал про себя
Семен, вспоминая лицо Кирилла, прищурившего серо-голубые глаза. – Зачем же
нам драться? Давай по-хорошему все решим, как договаривались, и разбежимся. Но
договор выполнять надо, ты ж понимаешь...»
Кирилл здорово изменился за то время, что Сенька провел на
зоне: Головлев запомнил цепкого, злобного, как волчонок, веселого паренька из
тех, кому море по колено, а обнаружил заматеревшего мужика себе на уме, свирепо
огрызавшегося на любые попытки вмешиваться в его жизнь. Разница между ним самим
и Кириллом была настолько разительной, как будто это Кручинин провел последние
шесть лет на зоне, а не он, Сенька.
Одной из неприятных черт приятеля для Семена было отношение
Кирилла к жене. Скромная, ласковая, как котенок, не сводившая с мужа сияющих
глаз, она лучилась доверчивым счастьем, тянулась к Кириллу, как цветок к
солнцу. «Ромашка, ей-богу... – умиленно думал Сенька, наблюдая за
ней. – Вот же нашел себе жену Кручинин!» Его съедала не зависть и не
плотское желание, а смутная тоска по тому семейному блаженству, какого у самого
Сеньки не было и быть не могло: не из тех он был мужчин, от которых такие
красавицы, как Вика, млели и таяли.
И тем обиднее ему было видеть, что Кирилл не ценит того, что
имеет, а жену держит за прислугу. От этого у Сеньки возникало смутное ощущение,
будто Кручинин высмеивает то, что было для него ценно. Он не мог облечь это
чувство в подходящие слова, и в конце концов решил, что ему просто жалко
молодую нежную Вику. «Эх, мне бы такую женщину...» У него сохранилась
одна-единственная вещица – с того дела, – с которой Сенька отчего-то не
смог расстаться: безделушка, но до того радующая глаз, что от нее на душе
становилось теплее, словно от хорошей песни. Эту безделушку утром, когда Кирилл
уже ушел рыбачить, Семен припрятал в свой тайничок – испугался, что потеряет, пока
лазает по кустам, или, еще хуже, уронит в воду – и не будет у него больше
безделушки. Про себя он уже решил, что подарит ее Вике, когда вернется. «Не
забыть бы ее в тайнике-то... Или, может, в карман переложить?»
Вернувшись к шалашу, Сенька обнаружил, что Кирилл снова
завалился спать. Это было еще одной новой его особенностью: спать помногу, в
том числе и днем. «Дрыхнет как сурчина, – удивленно думал Семен, слушая
храп приятеля. – Только пообедали, а он спать».
Он вновь, как и накануне утром, уселся перед шалашом, с
тоской думая о том, что раньше Кирюха ни за что не бросил бы его сидеть одного,
а привалился бы рядышком, и они завели бы разговоры за жизнь. Теперь такие
разговоры и начинать было смешно – слишком разная была у них жизнь. «Получу от
него то, что надо, – думал Сенька, вертя в руках почти готовый нож, –
и разбежимся. Что я себя обманываю? Никакие мы больше не приятели».
Эта мысль, которую он старательно гнал от себя, огорошила
его. Он и на поездку-то согласился в надежде, что все пойдет как прежде, и
закончится непонятное молчание Кирилла по поводу их договоренности. Теперь
стало ясно, что нужно не рыбку удить в дальней заводи, а поговорить с
Кручининым напрямик, без всяких недомолвок и намеков. Не получается у него
намеками, хоть ты тресни.
Погрузившись в невеселые думы, Семен встал и побрел куда
глаза глядят, бессмысленно вертя в руках незаконченную работу. Пальцы его
скользили по ручке ножа, ощупывали контур медведя, замирая на шероховатостях...
Золотистые стволы сосен, пятна травы, по которым скользило солнце, гул
невидимой отсюда реки – все действовало на него усыпляюще, и, чтобы не
проваливаться в полусонное состояние, в котором мысли о Кирилле приобретали
неприятную четкость, он решил отвлечь себя: присел на широкий поваленный ствол
возле ямы, куда недавно сбрасывал камни, и стал рассматривать клинок и рукоять,
сосредоточиваясь на том, что еще предстояло сделать.
Он просидел минут десять, совершенно потеряв счет времени,
не думая ни о чем, кроме узора... И вздрогнул от неожиданности, когда из-за
дерева на него упала чья-то тень. В первый миг Сеньке показалось, что это
Кирилл решил напугать его, но, подняв голову, он обнаружил давешнего идиота,
подходившего к нему враскачку, будто моряк. На большие голые ступни налипли
иголки, из тонких царапин под коленками сочилась сукровица.
– Ба! Ты где прятался-то? – удивился Семен. – Вот
черт неслышный. Я тебя и не заметил.
На этот раз вода не текла с дурачка, только зеленая потертая
футболка была чуть влажной – видимо, он много времени провел на острове и успел
обсохнуть. Остановившись перед Сенькой, мальчик внезапно похлопал его по
голове, а когда тот недовольно отшатнулся, гулко расхохотался.
– Тихо ты, дурак!
Сенька обернулся в сторону шалаша. Показывать нового знакомца
Кручинину ему не хотелось: тот, зверь такой, начнет издеваться над убогим, и
тогда ничего хорошего не жди.
– М-м-м... – напрягшись, выдал дурачок, протянув к нему
сверху вниз розовую пятерню. – Да-а-ай!
