– Ты моя жена, и ты должна мне помочь. Кроме тебя, мне
больше никто не поможет.
– Я все сделаю! Кирюша, милый...
– Послушай! Необходимо, чтобы ты уехала. Эти подонки ни
перед чем не остановятся, и если они тебя схватят... – Он сделал паузу, и
сердце мое остановилось на мгновение, – то я этого просто не выдержу. Ты
понимаешь?
Я закивала, не понимая ничего из того, что он мне говорил,
кроме одного – он меня любит, он обо мне заботится!
– Поэтому тебе нужно будет уехать. Я тебя спрячу, хорошо?
Ненадолго – всего на несколько месяцев, пока все не утрясется. Чтобы тебя никто
не нашел, мы с тобой разведемся – фиктивно, ты понимаешь? И тогда никто не
сможет меня шантажировать тобой. Ты не должна будешь мне звонить, я сам стану
выходить на связь. И ни в коем случае не приезжай!
– Кирюша! – взвыла я. – Как же так?! А что с тобой
будет?!
– Тихо! Не ори, дура, – соседи услышат! Ничего со мной
не случится, все будет в порядке. Разберусь с уродами и заберу тебя обратно. Ты
все поняла? Тогда иди, собирай вещи.
– Как?! Уже?!
– А ты что хотела – дождаться, пока за тобой придут? Быстро
пакуй барахло и звони своей подруге, просись на постой.
У меня не было подруг. Но осталась приятельница школьных
лет, до сих пор жившая в маленьком приволжском городке, растившая троих
мальчишек и опекавшая мужа-алкоголика. Именно к ней мне и пришлось напроситься
в гости, наврав, что муж выгнал меня из дома, – Кирилл строго-настрого
запретил говорить кому бы то ни было о возникших у него проблемах. Развели нас
очень быстро – он заплатил кому-то денег, и все бумажные вопросы решились за
один день.
– Никто не должен знать! – Он вколачивал слова мне в
голову, повторяя, как для маленького ребенка или глупышки. – Вика, никто
не должен знать о причинах твоего отъезда.
– Но Оля... она станет расспрашивать...
– А ты скажи, что тебе тяжело говорить на тему разъезда, и
она от тебя отстанет. Поняла? Повтори!
– Оля, мне тяжело говорить на тему разъезда, – послушно
повторила я, представив себе Ольгу: маленькую, остроносую, с любопытным
взглядом блестящих черных глаз.
– Умница. Запиши это предложение себе в блокнот на случай,
если забудешь.
– У меня нет блокнота... – начала я и осеклась: он
посмеивался.
– Знаю. Я шучу. Все, все, все, – поспешно сказал он,
заметив, что у меня дрожат губы. – Долгие проводы – лишние слезы.
На вокзале, в людской сутолоке, в круговерти тележек, сумок,
пакетов, чемоданов, я совершенно растерялась. Кирилл шел впереди, расталкивая
зазевавшихся прохожих, а я смотрела в его спину и думала только об одном:
«Господи, спаси и сохрани его для меня! Сделай так, чтобы с ним все было
хорошо! Мы были так счастливы, и раз уж получилось, что мы теряем наше счастье,
прошу тебя, пожалуйста, отдай ему мою половину».
Меня толкнули, и от удара я выронила сумку, в которой лежали
паспорт и деньги. Присев на корточки, схватила ее («Господи всемогущий, ты же
хороший, я знаю, что ты заступишься за него!»), а когда подняла глаза, Кирилла
уже не было видно.
«Только бы он остался жив, Боже, прошу тебя!»
И вдруг меня окатил панический ужас. Я не успела представить
себе ничего конкретного – ни убийцы с ножом, ни человека, толкающего его под
колеса поезда, – но страшное чувство неизмеримой утраты накрыло меня с
головой, как будто, на долю секунды выпустив из рук свою дешевую сумку из
кожзаменителя, я выпустила свое счастье – сама, по глупости, – и больше
никогда не найду его, останусь навсегда на этом бесконечном вокзале –
неприкаянная, никому не нужная.
Кирилла больше не было со мной. И в ту же секунду я почувствовала,
что его нет – совсем. Понимаете? Я отпустила его взглядом, и с ним сразу
случилось что-то страшное, от чего только я могла его защитить... А я не
защитила.
Шум толпы вокруг меня стал громче, он нарастал, и я внезапно
перестала понимать, на каком языке говорят эти люди, куда они идут и что
происходит со мной. Сначала я потеряла мужа, затем потеряла себя. От охватившей
меня паники я закричала, какая-то женщина с седой головой шарахнулась в
сторону, и я закричала снова – не надеясь, что мне кто-нибудь поможет, просто
от детского страха.
Кирилл вынырнул из-за чьей-то спины, наклонив голову, как
бычок, собирающийся боднуть меня.
– Ты чего орешь?! – с тихой яростью спросил он и,
поскольку я молчала, оторопело глядя на него, заподозрил худшее: – Что, паспорт
проворонила?
Выхватил мою сумку, рванул молнию и принялся шарить внутри,
а когда нашел, поднял на меня глаза, ткнул сумку мне в руки и, кажется, еле
сдержался, чтобы не выругаться.
– Быстро, на поезд опоздаешь!
Справедливости ради нужно сказать, что бог услышал мою
отчаянную молитву. Правда, поняла я это позже, гораздо позже. А тогда я еще
перекрестила мужа на прощание – чтобы все у него было хорошо, у моего Кирилла,
чтобы все обошлось, чтобы его сохранили высшие силы... И, крестя, сама не
верила в то, что все наладится.
У подруги я прожила четыре месяца. Мне тяжело вспоминать то
время – черное, как провал проруби, обещающей быструю жутковатую смерть. Я
всегда боялась воды, особенно речной, с сильным течением. Теперь же у меня было
ощущение, что ледяная вода тащит меня, сковав руки-ноги холодом, и не
вскрикнуть, не позвать на помощь, не выпрыгнуть рыбкой на лед... Оле и ее семье
я была в тягость, как и мне в тягость был их жалкий нищенский быт, от которого
я успела отвыкнуть за годы благополучной жизни с мужем, и вынужденная
благодарность, перемешанная с отвращением к окружавшей меня убогости и
постоянным страхом за мужа, мне самой казалась противной – словно я
принудительно заставляла себя быть признательной этим людям. Так, в общем, оно
и было.
Когда моя жизнь рядом с алкоголиком, несколько раз в
отсутствие жены пытавшимся затащить меня в постель, стала совсем невыносимой, я
нарушила запрет Кирилла и позвонила ему. Я ожидала гнева и приготовилась
просить прощения и умолять его забрать меня отсюда, переселить в любую, самую
дешевую гостиницу, разрешить мне пойти поломойкой к чужим людям... Но услышала
бодрый оживленный голос. За все четыре месяца муж звонил мне лишь несколько
раз, и всегда бывал мрачен – я прекрасно понимала почему. Теперь же его словно подменили.
– Все, Вика, можно возвращаться, – сообщил он, и сперва
я даже не поняла, о чем он говорит. – Завтра вышлю тебе денег, купишь
обратный билет.
Возникло ощущение, будто я тонула и вдруг волной меня,
задыхающуюся, вышвырнуло на берег. Та самая стихия, которая обещала смерть,
обернулась жизнью, и я не уставала благодарить бога за то, что все закончилось.
В Москве меня встречал довольный Кирилл и, пока я пыталась
насмотреться на него («Рубашка отглажена; кажется, поправился на пару
килограмм; новая прическа, ему удивительно идет»), что-то рассказывал мне, а я
даже не слышала. И только когда он свернул с проспекта на незнакомую мне улицу,
вдруг спохватилась:
