Когда «Ситроен» затормозил около сквера, Данила так
растерялся, что едва не врезался в него. Он полагал, что американка
возвращается к себе и он сможет перехватить ее возле квартиры или подъезда, но
вместо этого она вышла из машины и, постояв, пощурившись на выглянувшее солнце,
неспешно пошла по аллее, не оборачиваясь на такси, которое тут же уехало. Не
колеблясь, Данила выскочил из машины и остановился, не решаясь последовать за
ней.
В мокром сквере было совершенно безлюдно. Глянцевые листья
сверкали, когда на них падали солнечные лучи, а от потрескавшегося асфальта
поднимался еле заметный пар. Женщина дошла до места, где дорога раздваивалась,
обогнула старый неработающий фонтан и неожиданно для Прохорова повернула
обратно. Данила присел на корточки возле машины с озабоченным видом,
подозревая, что она заметила слежку, но американка прошла мимо него,
разговаривая по телефону.
– Я возле гостиницы, – услышал Прохоров. – Нет,
решила прогуляться. Где вы, Александр Васильевич?
Данила обернулся, и в глаза ему бросились грязновато-серые
дождевые капли, высыхавшие на безупречной формы щиколотках: она стояла совсем
рядом, не обращая на него ни малейшего внимания, словно он был предметом
окружающей обстановки вроде мокрой скамейки или столба.
– Он очень опасен, его нужно нейтрализовать. – Она все-таки
покосилась на Прохорова, но решила, что он ничего не слышит. Однако слух у
Данилы был отменный, и он ловил каждое ее слово. – Оснований для
задержания больше, чем достаточно! Вы же сами понимаете... Да, можно. Давить не
нужно, нужно лишь заплатить.
Каблучки простучали в обратном направлении. Прохоров встал,
сделал шаг в сторону и застыл на месте, тупо глядя вслед женщине с аккуратно
причесанными волосами. А та тем временем продолжала напористо и уверенно:
– Экспертиза придет со дня на день. Оснований не было, пока
не было тела, а теперь... Да. Ну вот, вы же все понимаете. Да, осталось это
донести до него. Надеюсь, что так.
Последовала большая пауза, пока она слушала собеседника, а
затем Данила услышал резкое:
– Я хочу, чтобы его задержали, и чем скорее, тем лучше. Это
чудовище, а не человек, поверьте мне. Когда его схватят, я смогу спать
спокойно. Да. Спасибо. До встречи.
Тихо пискнул телефон, и в сквере наступила тишина,
нарушаемая лишь ровным, а оттого почти незаметным шумом машин.
«Все, – понял Данила. – Арестуют Танькиного
дурачка, как пить дать». Хоть и просила Таня защитить его, у него, Прохорова,
ничего не получилось. Правда, он пока и не пытался...
Сорвавшись с места, он догнал женщину, успевшую дойти до
полурассыпавшегося фонтана, и остановился перед ней.
– Простите... мне нужно с вами поговорить.
Вблизи стало видно, что она старше, чем ему показалось
вначале. Возраст прятался не в опущенных уголках рта, не в морщинках – как раз
морщин у нее совсем не было, – а в выражении лица, во взгляде серых,
широко расставленных глаз, в одну секунду изучивших Данилу. Взрослая, опытная,
цепкая и очень жесткая – вот как он охарактеризовал бы ее, если бы смог облечь
впечатления в слова.
– Поговорите с кем-нибудь другим, – брезгливо бросила
она. – Позвольте...
Женщина властно отстранила Данилу и попыталась пройти, но он
схватил ее за руку:
– Подождите... это касается вашего дела...
– Мальчик, найди себе другую добычу!
– Мне нужно только поговорить с вами...
– Убери руки! Кому говорят...
Он не отпускал ее, и тогда она прибавила несколько слов, до
того грубых, что Прохоров опешил. От такой женщины он меньше всего ожидал
услышать грязный уличный мат в свой адрес. Она приняла его за обычного
приставалу, и Прохорову кровь бросилась в лицо: да кто она такая, эта высокомерная
богатая стерва?! Она ломает жизнь Татьяне, сломает и ему, и даже не узнает об
этом! Нет уж...
– Я сказал, послушай меня! – процедил он сквозь зубы, и
тут она рванулась в сторону, одновременно попытавшись ударить его ногой в пах.
Данила отреагировал молниеносно: уклонившись, развернул ее
спиной к себе и сжатым кулаком ударил по затылку. Женщина тотчас обмякла, и он
вынужден был подхватить ее на руки, чтобы она не упала на асфальт. В первый
момент Прохоров с ужасом подумал, что убил ее, и руки у него похолодели... Но
затем в глаза ему бросилась синяя жилка, бьющаяся на ее шее под тонкой кожей, и
он снова начал соображать. «Она всего лишь без сознания. Скоро придет в себя».
Больше Данила не раздумывал: подхватив ее на руки, пошел к
джипу, широко улыбаясь и говоря что-то прямо ей в лицо – в надежде, что из
проезжающих мимо машин невозможно разглядеть, что происходит на самом деле.
Чтобы достать ключи, ему пришлось прислонить ее к дверце, и она тут же
повалилась вниз, прямо в мокрую траву. Подол платья у нее задрался неприлично
высоко, и стало видно, что на ней чулки, а не колготки.
Вспотевшими ледяными руками Данила дернул дверцу, едва не
ударив женщину по голове, подхватил и стал запихивать тело внутрь, на заднее
сиденье, уже наплевав на то, что могут подумать, увидев их со стороны. Он
слишком далеко зашел! Голова оставалась ясной, и он отчетливо представлял, что
ему нужно сделать: аккуратно вывезти ее из города, остановиться где-нибудь в
глухом месте, где нет свидетелей, и для начала выпытать у нее, что происходит.
А затем...
На «затем» Прохоров сбился. Он понимал, что должен заставить
ее молчать, но ум отказывался подсказывать способы решения этой проблемы. Или
почти отказывался: на самом деле одно решение, самое радикальное, Даниле пришло
в голову сразу, но он сделал вид перед самим собой, что даже не подумал о таком
варианте.
Он наконец уложил женщину на сиденье и тут заметил, что
правая нога у нее босая. Пришлось искать в траве упавшую туфлю, и, найдя, он
тут же зашвырнул ее в салон. Данила чувствовал себя почти спокойно, но сердце
билось очень часто, он сам это ощущал. Ему казалось, что каждая проезжающая
мимо машина вот-вот остановится, потому что люди не могут не видеть, что он
делает, а значит, не могут не вмешаться! Но никто не останавливался, и взгляды
пассажиров скользили по ним, словно и Прохоров, и его черный джип, и женщина на
заднем сиденье были невидимками.
Согнув ей ноги так, чтобы можно было закрыть дверь, Данила
уже собирался сесть за руль, как вдруг в голову ему пришла крайне неприятная
мысль.
«А что, если она очнется по дороге?»
Он сразу увидел, какая опасность поджидает его, и ужаснулся.
Как он мог не подумать об этом! Ругая себя последними словами, Прохоров
бросился к багажнику, выудил оттуда моток веревки, которую всегда возил с
собой, и снова забрался на заднее сиденье. Ноги ее он просто обмотал веревкой,
а вот с запястьями пришлось повозиться: руки у бабы стали как макароны –
тонкие, вялые и, казалось, даже бескостные. Он вспотел, пытаясь связать их так,
чтобы она не смогла распутать узел зубами, и теперь едкий пот заливал ему
глаза. В конце концов Данила справился и даже изобразил подобие кляпа, оторвав
кусок от старой тряпки, валявшейся в салоне: перевязал пленнице голову так, чтоб
часть бывшей рубашки – вонючей, в пятнах масла – закрывала ей рот. Он понимал,
что, вздумай она кричать, тряпка ей не очень помешает, но счел за лучшее
оставить хотя бы такой кляп. «Вырублю ее, если вздумает орать», – со
злобой подумал он. Злоба не утихала в нем с того момента, как баба назвала его
мальчиком, и он подсознательно разжигал ее в себе, готовясь к тому, что
предстояло сделать.
