Обернувшись, Кручинин увидел чернявого Давида, спешившего к
нему с распростертыми объятиями, и пошел ему навстречу. За несколько шагов до
помощника Кирилл сделал легкое движение, едва заметное, которое было
затруднительно трактовать однозначно – что-то вроде подергивания
плечами, – но Давид отчетливо осознал, что с объятиями торопиться не
стоит, и опустил руки. К шефу он подошел, полностью перестроившись, и крепко
пожал ему ладонь.
– Здорово, Кирилл Андреевич! Как ты?
– В норме. Пошли.
Пока они шли к машине, Кручинин то и дело проводил рукой по
подбородку. За последние дни у него отросла щетина, и ему хотелось первым делом
принять ванну и побриться, но он видел по лицу Давида, что у того есть новости.
И подозревал, что они не доставят ему радости, а значит, их нужно услышать как
можно скорее.
– Поехали, Сань, – сказал Давид, и шофер тронулся с
места. – Ну что, давай сначала тебя домой забросим?
Он не собирался выражать сочувствие шефу, потому что
понимал: сейчас это может лишь вывести Кручинина из себя. Вид у Кирилла
Андреевича, подумал исполнительный директор, жутковатый: глаза красные,
запавшие, в прожилках, черная щетина расползлась по щекам и подбородку, а лицо
осунулось так, словно он не несколько дней провел в камере, а пару месяцев.
Труднее всего оказалось выдерживать его взгляд – тяжелый, давящий взгляд волка,
выбравшегося из капкана и бегущего по следу охотника вместо того, чтобы
спрятаться в укрытии.
– Ты погоди домой, – приказал Кручинин. – Сначала
говори, что случилось.
– В каком смысле?
– В прямом. Давай, не крути. Что у нас еще?
Давид покосился на шефа, поразившись его проницательности,
и, вздохнув, начал рассказывать. Кирилл мрачнел с каждым его словом,
похрустывал пальцами, и Давиду стоило больших трудов не дергаться при каждом
щелчке, противном, словно давили таракана.
Новости были краткими: банк, в котором Кручинин взял
приличную сумму под модернизацию производства, в одностороннем порядке повысил
процентную ставку по кредиту.
– Кризис, что ты хочешь, – убитым голосом говорил
Давид. – И ни к чему не придерешься!
Оборудование для цехов уже было закуплено у Виктории
Венесборг, а возвращать кредит фирме Кручинина было нечем – все деньги он
вложил в производство.
– В первый цех вчера приезжали, забрали машины...
– Как?! – не поверил Кирилл. – Да они что,
сдурели?! Ты куда смотрел?!
– А я что сделаю?! Не подкопаешься!
– Черт, да невозможно за три дня такое провернуть!
– Ну, как видишь, возможно...
Интонация Давида заставила Кручинина пристально взглянуть на
него.
– Что еще? Давай, выкладывай.
– Кирилл Андреевич, ты же понимаешь – бабла на возврат
кредита нет... И они это тоже понимают...
– Не тяни кота за яйца.
– Ты же знаешь, сколько мы должны...
– Короче, Склифосовский!
– Они попытаются изъять часть имущества в счет погашения
кредита.
Кручинин откинулся на спинку кресла, осмысливая сказанное.
– Что, цеха???
Давид молча кивнул. Кирилл грязно выругался сквозь зубы.
– Слушай, что происходит, а?! Как это можно проделать за
такой короткий срок?! И потом, они же себе не враги! Пока суд идет, я успею...
Он замолчал, осененный новой мыслью, и подозрительно
взглянул на исполнительного директора.
– Подожди-ка... Давид, это что – нас, типа, на абордаж
берут? Перекупают?
Его помощник издал невнятный звук, который можно было
трактовать и как согласие, и как отрицание. Но самое главное Кручинин услышал –
Давид был ничуть не удивлен его предположением.
Кирилл втянул воздух сквозь сжатые зубы, как человек,
откусивший слишком горячий кусок мяса.
– Предположения будут? Ну?!
Его «ну» прозвучало так угрожающе, что Давид сдался.
– Баравичов, – выдавил он. – Поговаривают, что
руководство «Альфы» сдало нас ему с потрохами.
– Похоже на то... – отозвался Кирилл, барабаня пальцами
по колену. – Похоже на то...
Он погрузился в глубокое раздумье, и Давид, искоса взглянув
на шефа, почел за лучшее его не трогать. Неприятности, которые поначалу
валились на них снежными шапками, а затем накатили снежным комом, теперь
превратились в лавину, грозившую похоронить под собой и его, и Кручинина, и
весь их «Мясновских». Вновь отметив про себя, как сильно изменился Кирилл всего
за несколько дней, Давид цинично подумал, что он-то из-под этой лавины
выберется, а вот шеф – вряд ли. У него было предчувствие, что Кручинину схватка
с конкурентами дастся слишком дорогой ценой.
– Денег никто не дает, вот что... – скривившись, сказал
он. – Не было бы долбаного кризиса, перекредитовались бы и заткнули дыру.
Я сунулся везде, где мог, – повсюду отказ.
В памяти Кирилла всплыл стеклянный купол, и, вспомнив
разговор, он почувствовал внезапное облегчение – все оказалось не так плохо,
как могло быть.
– Деньги будут, – бросил он.
– Откуда?!
– Сказал, будут, значит, будут. А эти суки вместе с
Баравичовым подавятся нашими цехами. Фабрика им не нужна, нет?
Давид придерживался мнения, что и фабрика нужна тоже, но
предпочел оставить его при себе. Его очень интересовало, где шеф собирается
найти средства на погашение кредита, но он видел, что обсуждать эту тему с ним
не будут.
– Это все она... – подал голос Кручинин, и Давид не
сразу понял, разговаривает ли он с ним или сам с собою. Подождав, он осторожно
уточнил, кого имеет в виду Кирилл Андреевич.
– Вику, Вику... Ее рук дело. Так взяться за нас могла только
она. Баравичов у нее – пешка. Пляшет под ее дудку, вот и все.
Наблюдательный Давид, давно сделавший свои выводы об
отношениях Виктории Венесборг и своего босса, аккуратно спросил:
– А уговорить ее не получится, а, Кирилл Андреевич? Может,
перемирие заключить? Сожрут они нас, как пить дать.
Кручинин молчал, но скулы его наливались кровью, и его
помощник пожалел о своем вопросе. Он ждал, что шеф взорвется, но Кирилл, к его
удивлению, не возразил ни слова.
– Добьется своего, – пробормотал он. –
Вика-Викуша, что ж ты творишь, стерва?
Кручинин уперся затылком в подголовник и прикрыл глаза.
Ровный шум мотора усыпляюще действовал на него, и он отключился от
происходящего, забыв и об исполнительном директоре, с тревогой ожидавшем его
ответа, и о шофере.
Сознание его раздвоилось. Остатки здравого смысла
подсказывали заключить перемирие с Викой, хотя бы попытаться, но зверь,
сидевший внутри, только свирепо оскаливался: он знал, что никаким перемирием не
утолить ту жажду крови, что разрасталась в нем. Ее можно было утолить, лишь
расправившись с человеком, осмелившимся бросить ему вызов и проколоть его шкуру
до крови в нескольких местах. Оскалившийся зверь никому не прощал нанесенных
ему ран.
