Я пыталась представить, что он думал, что чувствовал, что
было в его голове, когда он спланировал все это, решив, что использует меня еще
пару лет, а потом выгонит, когда он оформлял документы, провожал меня на поезд,
когда звонил и скупо ронял, что «пока жив, а там посмотрим»... Но у меня не
получалось. Существо, способное на подобный поступок, не могло быть моим мужем,
с которым я прожила столько лет! У него не могло быть две руки, две ноги,
красивое человеческое лицо и голубые глаза. Скорее оно должно было быть похоже
на инопланетное чудовище – с его чудовищной моралью, непонятной нам, обычным
людям.
Я до сих пор думаю, что тогда, на вокзале, я каким-то чутьем
поняла, что Кирилла действительно нет – точнее, нет того человека, с которым я
жила все годы. Именно это ощущение, в котором я сама не смогла разобраться до
конца, вылилось в отчаянный крик, и если бы я умела прислушиваться к себе, то я
бы никуда не уехала из Москвы. Но я не умела.
В слабой попытке бороться я подала в суд... Но Кирилл уже
тогда имел достаточно средств, чтобы подкупить судью и нанять ушлого юриста,
который без труда доказал, что мы постоянно ссорились и наш развод был не
фиктивным, а настоящим. Мне все-таки достались кое-какие средства, потому что
мы прожили вместе долгое время, но их было совсем мало: как выяснилось на суде,
самому Кириллу не принадлежало ничего из того, чем он пользовался, –
например, машина была записана на его фирму, которой, по документам, опять-таки
владел другой человек. Я видела в коридоре суда, что он открыто подсмеивается
надо мной, но ничего не чувствовала – почти утратила эту способность. Когда все
закончилось и суд постановил выплатить мне смехотворную сумму, я долго не могла
разобраться, чего еще от меня хотят, и моему юристу потребовалось дернуть меня
за руку, чтобы я перестала смотреть на мужа и вышла из зала суда.
Состояние мое было таким, что я поймала такси и назвала
адрес Сени, приятеля Кирилла, с которым их связывали общие воспоминания юности
и кое-какие шалости, как говаривал муж. Я была уверена, что он сможет мне
помочь, подсказать, что делать, а главное – сможет снова вернуть этот
скособочившийся, сошедший с ума мир в нормальное состояние. Семен всегда
симпатизировал мне, и я хорошо к нему относилась, несмотря на то, что он много
лет отсидел в тюрьме за жестокое преступление.
Через два часа таксист высадил меня около его дома. Я
поднялась на второй этаж, нажала на кнопку звонка, дождалась, пока мне откроет
незнакомая пятнадцатилетняя девчонка, и только тогда вспомнила, что Сеньки
здесь нет, потому что он уже несколько месяцев как мертв, и я это знала. Вопль,
вырвавшийся из моего горла, был отчаянным воем сошедшей с ума собаки,
обнаружившей, что ее долго кормили, холили и ласкали лишь затем, чтобы в итоге
нарезать из нее тонкие полоски мяса и замариновать их в соевом соусе, а
единственный пес, с которым она могла поделиться своим страшным
открытием, – сгнившее чучело со стеклянными глазами.
Глава 2
Татьяна раздела Матвея, запихнула шапку в рукав его куртки и
бросила взгляд на прелестную девочку, сидевшую рядом. Пока ее мать трещала,
прижав плечом к уху трубку сотового телефона, девочка расправляла многоярусные
оборки розового платья, казавшегося стеклянным: одну за другой, вдумчиво,
неторопливо... И походила то ли на куклу, наряженную принцессой, то ли на
принцессу, наряженную куклой.
К девочке подскочил мальчуган лет шести в костюмчике, с
галстуком-бабочкой, и оба принялись оживленно болтать, причем девочка точно так
же наклоняла голову, как ее мать, хмурила брови и взрослым жестом то и дело
поправляла у мальчугана бабочку, и без того сидевшую ровно.
«Все дети как дети, – грустно размышляла Таня,
одергивая на сыне джемпер, как всегда, собравшийся где-то под мышками и из
симпатичной вещицы превратившийся в невнятную тряпочку, – наряжаются,
красуются, общаются! Один мой...» Она не договорила про себя и только
красноречиво взглянула на Матвея.
Мальчик сидел молча и явно скучал. Его не интересовали ни
другие дети, ни оживленная суматоха возле лотка с заманчивыми детскими
глупостями вроде париков, карнавальных масок и волшебных палочек, ни даже
буфет, хотя Татьяна пообещала ему купить любое пирожное, какое он захочет. Он
послушно сложил руки на коленях и ждал, когда же мама наконец уведет его
куда-нибудь из этого шумного, суетливого и весьма бестолкового места.
– Посиди, подожди меня, – сказала Татьяна, примеряясь к
очередям в гардероб, – я сейчас.
Когда она вернулась, девочку в розовом сменила девочка в
красном, а Матвей так и сидел, безучастно глядя перед собой.
– Послушай, – начала она, чувствуя, как в ней закипает
беспричинная злость, и всеми силами стараясь подавить ее, – а ты вообще
хочешь идти на спектакль?
– Ну-у-у... хочу, – без энтузиазма ответил сын.
– Вот и пойдем! – приказала Татьяна, хотя секунду назад
решила, что сейчас же, немедленно, отведет его домой без объяснения причин, и
пусть он там сидит с выражением лица «мне ничего от вас не надо».
– Пойдем, – согласился Матвей, поднялся и вопросительно
посмотрел на нее: – Куда идти?
Он видел, что мать рассержена, но не понимал почему. Да ему
было и не до того, чтобы обдумывать причину, потому что среди большого
скопления детей и взрослых он всегда чувствовал себя неловко и, если признаться
честно, чуточку боялся. Он, конечно, тщательно скрывал свой страх от матери, и
даже от самого себя скрывал опасения, что его заберут чужие взрослые – возьмут
деловито за руку, как будто он их сын, и уведут в свою семью. А оттуда он уже
не сможет сбежать, потому что все время забывает номер квартиры, и мама ругает
его за это. А она, наверное, будет бегать, искать, сначала начнет зло ругаться,
а потом испугается, как всегда бывает, но в конце концов подберет себе другого
мальчика и успокоится. Решит, что теперь этот мальчик будет ее сыном.
Поэтому Матвей мрачновато поглядывал на мальчишек,
попадавшихся на их пути. Одного, самого неприятного, он заметил, когда они
поднимались по лестнице. Тот шел им навстречу из полутемного коридора и смотрел
как-то особенно пристально и исподлобья, словно понимал, о чем думает Матвей, и
заранее претендовал на его маму, хотя сам Матвей еще никуда не потерялся и
вообще крепко держал ее за руку. Насупившись, Матвей даже подумал о том, что
неплохо было бы толкнуть его плечом, будто невзначай – тем более что мальчишка
шел прямиком к нему, – и вдруг понял, что смотрит в зеркало. Он
остановился как вкопанный, заморгал, и мальчик сделал то же самое, отчего лицо
у него стало глуповатое и смущенное.
– Ну что ты встал? – недовольно спросила мать. –
Пойдем, уже второй звонок.
Матвей прыснул со смеху, и она удивленно покосилась на него.
А ему неожиданно стало легко и радостно, и даже поездка в незнакомый театр,
слишком большой и шумный, перестала казаться наказанием за скандал, который он
устроил у бабушки с дедушкой. И он хихикал до тех пор, пока они не сели на свои
места и не заиграла музыка – легкая-легкая, щекочущая, стрекозиная.
