— Клянусь своей головой!.. Мои восемнадцать ранений!.. Моя служба в отряде Мищенки!.. Я владею шашкой, как Толстой владел пером!
Таковы были реплики воинственного поручика, известного впоследствии под именем князя Авалова-Бермондта…
Однако, дальше красивых фраз организация не пошла. С корниловским выступлением организация стушевалась и не подавала признаков жизни. Никакой поддержки движению она не оказала.
Можно себе представить какую поддержку получил бы Корнилов, если бы вместо тайных организаций, вроде пресловутого «Центра», в столице нашлось несколько ударных батальонов, на чем настаивал, между прочим, молодой штабс-капитан в форме саперного офицера.
Мнение штабс-капитана не было принято во внимание. Да и сам штабс-капитан заставил говорить о себе много позднее, когда предводительствуя Красною армией, разгромил в 1918 году Киев.
Это был — Муравьев, покончивший впоследствии самоубийством на чешском фронте, когда, после перехода к левым эсерам, факт его измены был установлен большевиками.
Крымовский корпус заключал в себе три дивизии — «дикую», Уссурийскую и 4-ю Донскую. Все эти части, в особенности, составленная из кавказских горцев «дикая» дивизия, считались вполне надежными для выполнения хирургической операции над большевиками.
В Проскурове, во время посадки, не обошлось без инцидента.
Местный совдеп устроил обструкцию. Председатель совдепа в вызывающей форме вмешался в распоряжения. Крымов молча слушал направленную к нему истеричную речь председателя:
— Это все?.. Теперь я скажу несколько слов! — спокойно заключил Крымов и так же спокойно вытянул из за голенища нагайку.
Впечатление было огромное.
Председатель бухнулся в ноги и, при хохоте казаков, стал умолять о пощаде. Совдеп разбежался. Посадка протекла в полном порядке…
Конный корпус начал движение на Петроград.
Движению корпуса чинились всевозможные затруднения, в особенности пресловутым «Викжелем» и распоряжениями командующего Северным фронтом, генерала Черемисова. Эшелоны умышленно задерживались в пути. Провиант и фураж не доставлялись. Агитаторы вели бешеную пропаганду, и 4-я Донская дивизия уже обнаруживала известную неустойчивость.
За ужином на станции Луга, Крымов сидел в обществе офицеров своего походного штаба. Крымов был в мрачном, подавленном настроении. На вопрос одного из подчиненных ответил:
— Что будет завтра — не знаю!.. Знаю только, что браунинг при мне!
Эта фраза наводит на размышления.
Не предчувствовал ли Крымов грядущую неудачу?..
Не сознавал ли, что не сила противников, а собственная слабость приведет к катастрофе?..
Не ощутил ли всю тяжесть ответственности перед страной и историей, наложенную на него в эти роковые минуты?..
Движение на Петроград было приостановлено.
Из столицы прибыли депутации. Во главе многих из них стояли старые офицеры. Так например, мусульманскую депутацию возглавлял хорошо многим известный, офицер с прекрасной боевой репутацией, бывший елисаветградский гусар, полковник Султан Гирей.
Начались переговоры и митинги, окончательно сорвавшие успех дела. В частях началось колебание. Прибывший от Керенского, Генерального штаба полковник Самарин убедил Крымова в необходимости переговоров с Керенским для координации действий.
Крымов прибыл в столицу. Произошла непродолжительная беседа. Вместо «координации действий», Крымов попал в западню.
Предприятие рухнуло в одно мгновение. Операция, которая при успехе, так или иначе отразилась бы на всем течении последующих событий, потерпела полную неудачу.
В тот же день Крымов покончил с собой.
Во всей этой истории и, в частности, в крымовской смерти, много неясного, загадочного, недоговоренного.
Убийство или самоубийство? Я не свидетель крымовской смерти и, с понятною осторожностью, отношусь ко всем слухам и версиям.
Зная Крымова, могу допустить, что утративший прежнее самообладание, он был в состоянии, при встрече с Керенским, которого искренно презирал, и последовавших с ним объяснений, в минуту гнева нанести ему оскорбление и даже оскорбление действием. При этой попытке, быть может, Крымов заплатил собственной жизнью.
Одно время, местом действия упорно называлась почему-то квартира на Захарьевской улице, а имя Савинкова фигурировало в качестве убийцы.
Все это, конечно, бездоказательные предположения.
В одинаковой степени Крымов мог покончить с собой.
Кто знал Крымова, тот едва ли заподозрил бы в нем будущего самоубийцу. Это не неврастеник, не идеалист и не слабонервный романтик, кончающий с собой в минуту аффекта. Крымов — человек силы, воли, мужества, активной борьбы.
Однако, безвыходность обстановки, крушение веры в благоприятный исход возложенной на него военно-политической задачи огромной важности и значения, непереносимый стыд за то неловкое положение, в которое он, Крымов, попал как заяц, благодаря предательским сетям своих ничтожных врагов, в связи с наблюдавшимся уже в нем некотором душевном распаде, весьма возможно заставили его прибегнуть к содействию того самого браунинга, о котором он намекал накануне своим приближенным. Крымов погиб и хоронили его с необъяснимой, какой-то воровскою поспешностью…
7. Октябрьский переворот
Революция углублялась и Временное правительство умирало, быстрою, верною смертью…
О дальнейшем сопротивлении германским армиям, о продолжении войны, о какой либо государственной работе, широких планах, разумных демократических реформах, направленных ко благу народа и ценных по практическим результатам, не могло быть речи.
Временное правительство, в лице социалистических министров, еще продолжало бессильными руками цепляться за власть, производило в составе кабинета какие-то перетасовки, пыталось потоками фраз отдалить час неизбежной развязки. Торжествовала демагогия и жалкая утопия озлобленных фантастов, угар невежественных масс, расчет предателей России.
В армии, во флоте, балтийском и черноморском, разложение частей и судовых команд дошло до предела. Каждый день приносил известия о бессудных расправах над беззащитным офицерским составом — истинных мучениках безумного русского чертопляса.
В Выборге убит командир 42-го корпуса, генерал от кавалерии Владимир Алоизиевич Орановский, зверски убиты Генерального штаба генералы Степанов, Васильев и драгунский полковник Карпович.
В Луге, в конском запасе, убит бывший командир кавалергардов, генерал граф Менгден, конногренадер полковник Эгерштром, молодой лейб-гусарский штабс-ротмистр граф Клейнмихель.
И сотни, может быть, тысячи других, мне неизвестных, на всех пунктах тысячеверстного фронта и тыла, уже потрясенных до основания, уже опоенных ядом классовой ненависти и злобы.
