Вот тут, ряд генералов, в качестве «спецов», предложили красной власти свои услуги. Одни добровольно, другие по принуждению. В числе первых оказались — бывший драгомировский фаворит Бонч-Бруевич, Черемисов и серенький Парский, бывшие гвардейцы — вылощенный хлыщ Балтийский, Гатовский, Потапов, Павел Павлович Лебедев, приятель и однополчанин расстрелянного Духонина — Раттэль, наконец, свитские генералы — хитроумный Зайончковский и Гутор.
На одном из заседаний Реввоенсовета, делал доклад молодой полковник. Доклад касался вопроса об усилении дивизий тяжелою артиллерией. Доклад был составлен искусно, цифры придавали ему убедительность. Троцкий заинтересовался фамилией докладчика.
— Каменев! — ответил бывший полковник.
Главковерх усмехнулся:
— Хорошая революционная фамилия, товарищ Каменев! — заметил Троцкий. — С такой фамилией можно далеко пойти!
Великая война кончилась.
Начиналась Гражданская…
Товарищ Каменев зашагал. Каменев принял участие в операциях против Деникина. Борьба с Колчаком выдвинула его на пост командующего армией. Советско-польская война сделала главкомом и красным инспектором, наградив званием почетного коммуниста…
Все же не совсем понятны причины этой карьеры.
Тем более, что существуют же в СССР люди несомненно талантливые, из тех же спецов, из той же плеяды бывших царских полковников и генералов?
Может быть, по складу натуры, Каменев является наиболее подходящим?.. Может быть, он опасен меньше других?..
Коммунист он, конечно, «липовый» и, при серьезном толчке, отречется от «нового мира» с той же легкостью, с какой, в свое время, отрекся от старого…
Татищев и Долгоруков
В сознании они встают, как рыцари долга, как безвинные жертвы черного русского лихолетья. В каждом из них было много душевного благородства, неутраченной чистоты, верности своим идеалам…
Илья Леонидович Татищев служил в лейб-гвардии гусарском полку. Он не был графом, а просто — Татищевым, каковая фамилия, в отличие от подобной же, но титулованной, считалась старшею ветвью в этом древнем роде.
Стройный, высокого роста, с тонкими чертами лица, с маленькой острой бородкой, он производил приятное впечатление. Его душевные качества располагали к себе после первого же знакомства. Он обладал приветливым и веселым характером, простотой, исключительным тактом.
В чине штабс-ротмистра, Татищев стал личным адъютантом главнокомандующего великого князя Владимира.
Это было в девятисотых годах, в период обостренных отношений великокняжеского двора к императорскому. Неприязнь великой княгини Марии Павловны к государю, а в особенности, к молодой государыне, выражалась порой в нескрываемой форме.
Татищев, не в пример другим адъютантам, держал себя с большим достоинством. Это не был «без лести преданный царедворец». Он разбирался лучше других в слабостях государя, в ошибках и промахах императрицы. Но исключительное благородство натуры не позволяло ему принимать участие в придворной интриге…
Государь, служивший когда-то в лейб-гвардии гусарском полку и хорошо знавший Татищева, приблизил его к себе. После того, как германский кайзер назначил своего генерал-адъютанта, графа Дона Шлобиттен, состоять при особе царя, последний был вынужден ответить подобным же актом.
Выбор пал на Татищева.
Пожалованный в свитские генералы, Илья Леонидович, чисто русский человек по натуре, с большой неохотой поехал в Берлин. Это почетное назначение чрезвычайно его тяготило. Немцев он недолюбливал и рвался в Россию. Война положила конец этой миссии…
Наступили революционные дни.
Татищев проживал в Петрограде. Время от времени, мы с ним встречались. Он удивлял своим оптимизмом:
— Это скоро пройдет!.. Верьте мне, дорогой, все образуется!.. Народ не выдаст царя!..
Татищев ошибся.
Арестованная императорская семья жила, как известно, в Царском Селе. Приближенные, за небольшим исключением, разбежались. Когда возник вопрос о переезде в Тобольск, царь снова вспомнил Татищева.
Татищев, без колебаний, поехал в Тобольск…
Князь Василий Александрович Долгоруков служил в Конной гвардии.
В молодых чинах был пожалован званием флигель-адъютанта. В чине полковника был назначен командиром одного из драгунских полков, расположенных на прусской границе.
Долгоруков, по натуре, не был военным. Мягкий, скромный, застенчивый, он и по своим физическим качествам не отвечал требованиям суровой строевой службы.
Блондин среднего роста, с вялой походкою и движениями, без малейшего темперамента, со слабым здоровьем, медлительный в словах и поступках. Строевая служба его утомляла. Управление полком он передал всецело в руки ближайших помощников. Дело от этого не страдало.
Лишениям маневренной жизни князь предпочитал домашний покой. Горячим кавалерийским ученьям на Пожайском поле — уют кабинета, беседу с друзьями, партию в преферанс или «тетку».
Ясно припоминаются эти зимние провинциальные вечера, в жарко натопленной княжеской квартире, обставленной старинною мебелью и коврами, золоченою дедовскою посудой, и с неизменным стариком камердинером. Скромный ужин, беседа за стаканом вина, невинные карточные забавы…
В отношении служебных достоинств, князь, как сказано выше, выдающимся не был. Да, впрочем, и не претендовал на карьеру. В полку его одинаково любили, и солдаты и офицеры, и расстались с ним с сожалением.
С производством в генералы, после непродолжительного командования конными гренадерами, князь покинул строевую службу и состоял при дворе, в должности гофмаршала. На этой должности, в самом тесном соприкосновении с царской семьей, его застала война и революция.
Его поездка в Тобольск была вполне естественной…
Последняя встреча с князем произошла в марте семнадцатого года, на Дворцовой Набережной, возле Зимней Канавки.
Князь шел со своим отчимом, обер-гофмаршалом графом Бенкендорфом, и английским послом, сэром Бьюкененом.
Старый обер-гофмаршал, с совсем заострившимся носом, сохранял все же в глазу неизменный монокль. На сухом лице английского сэра сквозило выражение скорбного недоумения. У всех трех был совершенно расстроенный, удрученный, подавленный вид.
Князь остановил меня и обменялся несколькими фразами:
— Что же дальше?.. Есть ли надежда?.. Мне кажется — все пропало!..
Князь был недалек от истины.
В Тобольске князь окончательно упал духом. Мягкая женственная натура не выдержала сурового испытания. В противоположность Татищеву, князь нуждался сам в моральной поддержке.
С переездом царской семьи в Екатеринбург, Татищев и Долгоруков были заключены в пермскую тюрьму и вскоре расстреляны.
