— Не смей, не смей меня трогать! Отпусти!
Он снова послушался — отпустил, но я упала спиной на кровать и даже не успела вскочить, как ладонь его легла на мою грудь, придавив к постели. Ленты еще одного искушающего наряда мгновенно развязались под его пальцами, и скомканное платье отлетело на пол. Я вновь отталкивала вызывающие трепет ласковые руки, ускользала от требовательных губ, извивалась, сопротивлялась, царапалась, как дикий зверек, и проиграла перед сумасшедшим натиском. Сломалась под напором собственных чувств, разбуженных бесстыдно-откровенными поцелуями.
В какой-то момент поняла, что тело не отклоняется прочь, а гнется послушной лозой ему навстречу. И Кериас чутко уловил эту перемену и тогда резко вошел в меня, не услышав и слова протеста. Я оказалась совершенно беспомощной, даже не смогла закрыть глаза, чтобы не любоваться его лицом, красивым, с резкими чертами, искаженным требовательной жаждой и горькой нежностью. От резких движений становилось так тесно внутри, а темп нарастал. Кериас все яростнее вдавливал меня в кровать и словно не мог остановиться. Его сила, вырвавшаяся вместе со страстью, пугала. Она закручивала воздушные вихри, трепала полог кровати, пронзала мое тело, отчего сердце заходилось в бешеном стуке. Растрепавшиеся черные волосы щекотали лицо, собственный пот стекал по вискам, застилал глаза, а тяжелое прерывающееся дыхание императора заглушало звуки остального мира. В этот момент он казался мне не знающим жалости, сострадания, но я склонна была винить его во всем, даже в собственном безумном желании.
Вдавливая ногти в четко обозначившиеся мускулы, я хваталась за его плечи, выгибалась от каждого толчка. Тело вбирало в себя императора и двигалось вместе с ним, отвечая владыке, подчиняясь.
Разум понимал одно — от поймавшего добычу зверя не убежать. Даже если кусать губы, заглушая крики удовольствия от обжигающих, совращающих ласк, и убеждать себя, будто ненавижу за то, что слишком сильно полюбила. Самообман тут же развеялся, как только поймала его взгляд, полный страсти, огня, нетерпения. Он говорил без слов, что я единственная, объяснял, как остро нуждается во мне, вводил в заблуждение, будто весь мир сейчас лежит у моих ног.
Обольстил, солгал, убедил.
Я слышала звук осыпающихся радужных граней, хрустальный мелодичный звон расколовшейся на части вселенной.
Задыхаясь на его плече и медленно приходя в себя, вспоминала этот распаляющий, сжигающий дотла взор. И, забывшись на секунду, вдруг произнесла его имя, снова выдав свои чувства и разрушив стену притворства. А он собрал в горсть мои волосы, сжал в кулаке, жадно втянув их аромат. И когда я закрыла глаза, слушая его сбившееся дыхание, прошептал: «Миланта». По-особому, горько и сладко, так что звучание каждой буквы ударяло в самое сердце.
Еще только раннее утро, но карету уже подали к ступеням дворца и раскрыли ворота. Впереди и позади гарцевали на лошадях вышколенные атрионы, а лица их были скрыты защитными масками. В кармане моего дорожного плаща лежало разрешение на проезд через все заставы страны, подписанное самим императором. Он передал его в минуту прощания, когда взял мою руку, поднес к губам, а потом вдруг провел большим пальцем по запястью, оставляя на нем странную метку. Она вспыхнула, серебрясь вязью необычного символа, отдаленно напомнившего своими очертаниями цветок вереска, и исчезла. «Пришло время ее проявить, — сказал тогда Кериас, — для твоей защиты».
Владыка стоял сейчас наверху, на мраморном крыльце, позади толпились немногочисленные придворные, одними из первых узнавшие ошеломительную новость — фаворитку отсылают прочь. Император вышел проводить сам — неслыханная честь, если судить с точки зрения замерших в любопытстве людей. Несмотря на сумрачный час рассвета эти изнеженные, кутавшиеся в плащи стервятники выбрались из теплых постелей и жадно следили за каждым моим движением, а я держалась из последних сил. Склонившись в последнем поклоне, попятилась к карете и уперлась спиной в раскрытую дверцу.
— Миледи. — Лакей слегка придержал за локоть, направляя к откинутым ступенькам, помогая забраться внутрь просторного экипажа. Дверца захлопнулась с громким треском, отчего я вздрогнула. Внезапно поняла, что миг, которого ждала всю ночь, не сомкнув глаз, лежа в кольце крепких рук, чувствуя на виске горячее дыхание, наступил. Теперь можно было не скрываться, и, закрыв лицо ладонями, я заплакала.
Прощай, Кериас. Как же я тебя люблю!
Атрионы подчинялись моим указаниям, я поняла это, когда, следуя в карете к городским воротам, вдруг приказала свернуть на узкую улочку модного квартала. Мне не возразили, только достали оружие и проводили к дверям знакомого салона, окружив со всех сторон.
Улыбка на лице отворившей дверь модистки медленно угасла, когда мадам узрела закрытый экипаж и эскорт из лучших воинов императорской охраны.
— Амели, — я протянула ей безвольную руку, — я приехала проститься.
Роскошная мадам болезненно скривила очаровательный ротик и быстро качнула головой:
— Зайди хоть на несколько минут, дорогая.
В этот раз не было задушевных речей и советов, комментариев по поводу внешности или даже простых вопросов. Амели задала только один:
— Ты действительно этого хочешь?
Действительно ли хочу? Да!
— Пожалуйста, сделайте меня такой, какой была до встречи с ним. Пусть я стану еще неприметней, пусть совсем потеряюсь в море других лиц, Амели. Не нужно подчеркивать природных достоинств, просто верните, как было когда-то. Верните мне меня.
— Однажды изменившись, ничто не становится прежним, дорогая, но я постараюсь. Пусть будет, как желаешь ты.
Я вышла на улицу, закутавшись в плащ и натянув капюшон пониже, и поскорее спряталась в карете. Экипаж покатил по дороге, а вскоре миновал и раскрытые ворота столицы. Пейзажи за окном сменяли друг друга, мы проезжали какие-то деревушки и города побольше, возделанные поля, леса, мосты над широкими речками. А я бездумно смотрела в окно, потому что время словно застыло, остановилось в одной точке, бесшумно тикая, но не сдвигаясь вперед.
Перед глазами — освещенная камином гостиная, император в кресле с высокой спинкой смотрит на меня, а я опустила голову, не в силах встретиться с ним взглядом. А потом картинка меняется, и я гляжу на свою руку, лежавшую поверх его груди, пальцы выглядят такими тонкими и белыми, почти прозрачными на фоне его загорелой кожи. Он, не мигая, смотрит в окно, а за ним медленно поднимается солнце.
Сердце пронзило резкой болью, карета качнулась, подпрыгнув на кочке, и я вдруг слетела с сиденья и очутилась на коленях. Слезы снова защипали глаза, и, уткнувшись лицом в сжатые кулаки, так и оставшись на полу, я плакала и шептала:
— Я скучаю по тебе, Кериас, я так тоскую.
ГЛАВА 21
Короткие остановки в пути совершались лишь тогда, когда главный среди атрионов отдавал громкий приказ, а затем коротко стучал по стенке кареты:
