— Ах, вот что! — Амели наконец-то сделала понятные для себя выводы, и ее отпустило.
Только мне было ясно, на что намекал дознаватель. Ему требовалась фиктивная любовница, не блеклая невзрачная мышь, а ухоженная, интересная женщина, чей внешний вид не вызовет сомнений и вопросов, почему кузен императора выбрал именно ее, но не та, кто одним появлением повергает всех в затяжное молчание. Мадам же пришла к иным выводам.
— Что я вижу, милорд, неужели вы впервые в жизни ощутили горечь ревности? Но вам ли испытывать неуверенность в собственных силах, разве вы позволите кому-то увести столь прелестную куколку?
— Именно так ее и хочется называть. Я просил превратить мышку в милашку, а вы сотворили из нее куклу.
Именно такое прозвище — «куколки» я слышала прежде в разговорах людей. Оно не являлось оскорбительным, скорее, наоборот, неким эталоном красоты и изящества, удивительного сочетания женского магнетизма и очарования, восхищавшего окружающих. Ведь именно куколками звали всех императорских фавориток. Но в устах дознавателя это слово прозвучало как оскорбление.
— Она вовсе не кукла! — вновь всплеснула руками мадам, выдержка ей изменила, потому что Амели не смогла подобрать другого определения: — Не кукла, она ваша, ваша…
— Моя, моя? — издеваясь, изломил брови дознаватель.
— Именно! Ваша! Забирайте! — И меня от переизбытка чувств все же втолкнули в мужские объятия, которые сжались вокруг кольцом и разжиматься не планировали.
— Заберу, если вернете, как было, — заявил Кериас, при этом продолжая крепко обнимать и откровенно забавляясь тем, что довел Амели до белого каления.
Возможно, мне следовало и дальше молчать и слушать их препирательства, но я только представила себе повторение всех садистских процедур, и в душе похолодело.
Ладонь взлетела вверх прежде, чем я задумалась, что собираюсь сделать, и легла на мужскую щеку, провела по ней, цепляясь за колючие щетинки, появившиеся за бессонную ночь, и замерла, когда сыщик опустил на меня взгляд.
— Дорогой Кериас, — наверное, выражение его лица можно было описать как изумленное, но мне сейчас не удавалось анализировать, — прошу, поедем домой. Я очень устала.
И уткнулась головой ему в грудь, собираясь спать здесь и сейчас, если меня не повезут хоть куда-нибудь.
Амели победно кашлянула, Кериас промолчал, а потом мои колени начали медленно подгибаться, а сама я завалилась на сыщика, и он быстро склонился и поднял меня на руки.
Счастье какое! Мне больше не нужно стоять!
Устроив голову на его плече, закрыла глаза и перестала подавать признаки жизни.
— Хорошо, мадам, — подвел итог всем препирательствам дознаватель.
У меня недоставало сил посмотреть на Амели и убедиться, что сейчас хозяйка выглядит в высшей степени удовлетворенной, поскольку именно удовлетворение звучало в ее голосе, когда она ответила:
— Природу не обманешь, милорд, если она дала потрясающие данные, их только нужно извлечь на свет и профессионально подчеркнуть. Мы будем счастливы видеть вас снова. Всю заказанную одежду доставят по нужному адресу. Во дворец, позвольте уточнить?
— В мой особняк. — Голос сыщика звучал ровно и безэмоционально.
— О-о-о, — протянула Амели, точно что-то подсчитывая в уме, — вы открываете городской дом? В нем, должно быть, после стольких лет требуется навести лоск?
— Требуется, — коротко согласился Кериас и так же коротко спросил: — Возьметесь?
— У меня есть нужные знакомства, проверенные компании. Я так понимаю, требуются наем слуг, уборка и…
— Охрану я организую сам.
— Тогда я немедленно отдам распоряжения, и сегодня же к вам придут нужные люди.
— Стоимость посредничества включите в счет. — На этом Зверь круто развернулся и направился к выходу.
— Всего доброго, милорд, — долетел в спину елейный голосок Амели, с трудом пробившись сквозь клубившийся в голове туман, а дальше я уже спала.
Слишком яркие события вызывают самые глубокие впечатления. Я почти привыкла к серенькой безликой жизни, и резкий поворот в ней не мог не отразиться на сознании. Именно этим проще всего объяснялись все испытанные за время знакомства с Кериасом ощущения.
Переезд в карете и прибытие в нужное место я хоть и проспала, но все же ощутила. Доносились сквозь дрему какие-то шумы и звуки голосов, а когда перестало покачивать и трясти, накатил крепкий сон. Перемешались в голове все образы и сказанные слова, и сон стал таким же тягучим и сладким, как шоколад мадам Амели.
Сновидения, из-за которых становилось жарко и хотелось запрокинуть голову, вдохнуть больше воздуха, зажмуриться, а после распахнуть глаза и ладонью пробежаться по коже, унимая покалывания от жгучих поцелуев. Эти поцелуи сплетали паутинку на теле, набрасывались на меня полупрозрачной сетью, отчего возникало желание выгнуться, схватиться за что-то, способное послужить спасением, даже если это — скрипящий шелк простыни.
И шепот, шепот в голове, он слышался тихим «Не надо» или «Не стоит», переплетался с тяжелым судорожным дыханием, путался в густых прядях волос, смешивался с горячностью ладоней и сплетенных пальцев, разливался по коже растопленным золотистым медом новых поцелуев. Все тело плавилось от жара, и теперь касания чужих губ охлаждали, и хотелось позволить им дотрагиваться до прозрачной кожи быстро-быстро, в ритме бьющихся паутинок сосудов и прерывистых вздохов.
Ладони, широкие, чуточку шершавые, гладили ноющую грудь, живот и бедра, тонкие щетинки волос покалывали, оставляя красный след на шее, ключицах и плечах, а губы накрывали губы, уверенно, без сомнений, заглушая полупротест, полумольбу: «Не могу».
— Не могу больше! — задыхаясь, выкрикнула в остро-пряную темноту цвета шоколада и открыла глаза.
Комната, просторная и светлая, а вокруг — кажущаяся пустота. Кажущаяся, потому что мебель была накрыта белыми чехлами, и, кроме белого, вокруг оказалось слишком мало красок. Обои, когда-то желтые или золотистые, выцвели, даже паркет на полу поблек и был темнее окружающей белизны лишь на несколько тонов. В раскрытое окно врывался легкий ветерок, проносился по поверхностям чехлов, разносил в воздухе запах пыли. Он шел от пола, от покрытого серым слоем паркета, зато чехлы оставались нетронуто снежными и чистыми.
Я задумалась, отчего так получалось, но мысли еще не успели выпутаться из тонкой сети сновидения, и, прижав ладони к щекам, я ощутила жар кожи, тот жар, что мне привиделся.
Рядом не было никого, на широкой кровати примятой осталась лишь моя сторона, а на белом чехле не виднелось следов чужого присутствия. Дотронулась до белоснежной поверхности, она скрипела под пальцами, и это оказался не шелк.
Я прошла до двери и повернула ручку, открыла, прислушалась. В пустом доме царили тишина и все та же кажущаяся пустота. Свет гулял по коридору, свободно проникая сквозь окна, столь же чистые, как и чехлы на мебели.
