— Я ждала вашего прихода, — говорила она ему, — и, наверное, сошла с ума, раз явилась сюда, к человеку, который… — Она запнулась, отчаянно подыскивая слова, пока он молча слушал. — Я люблю тебя, — выпалила она, кажется, прежде, чем сама сообразила, что говорит. Замолчала, испугавшись смелости признания, а потом с горячностью истинной безумицы лихорадочно продолжила: — Люблю! Всей душой! И я боролась с этим, пыталась скрыть от самой себя, но только твое присутствие заставляет проживать каждый новый день.
Слушая признания, я следила за выражением лица Кериаса, который все больше мрачнел. Вот он отвернулся, желая прервать разговор, а она протянула руки в мольбе и без сил опустилась на ступеньки. А потом в тишине холла зазвучал голос, непередаваемый, чистый, дрожащий от переполнявших чувств, звенящий, точно горный хрусталь. Полились слова песни, незнакомой, придуманной для единственного и любимого мужчины, а Кериас замер.
Я видела изумление, отразившееся в его взгляде, и то, как он схватился рукой за перила, стараясь устоять на ногах, будто безыскусные искренние слова выбили почву из-под ног, а ангельский голос поразил в самое сердце. Не думала прежде, как такое возможно, но когда дознаватель закрыл глаза, а я следила за изменениями его мимики, вдруг получила доказательства, что если в мире существует любовь с первого взгляда, то должна быть и та, что возникает при первых звуках неповторимого голоса.
А потом события стали набирать оборот: предо мной разворачивалась целая летопись тайных встреч на самой грани целомудрия, безумных объятий, жарких поцелуев, а затем — непримиримое требование со стороны Кериаса и его предложение — протянутое плачущей певице золотое кольцо. Ее страх и слова: «Императору не отказывают». Ответ дознавателя: «Я не готов делить свою женщину с другим, будь он хоть самим богом!» Мольба девушки: «Прости меня, прошу. Ты всегда был против тайных встреч, а я каждый раз приходила сама. Ты не хотел предавать брата, а я нарочно дурманила тебя, зная о твоей слабости. Извини, что не оставила выбора, но я не могу решиться на этот шаг, я боюсь». Все объяснения прервали его объятия и поцелуи, заставившие ее передумать, а затем было кольцо на пальце и венчание в маленькой часовне. И, наконец, тайный доклад на столе императора, бешеный гнев обманутого владыки, который перевернул вверх дном свой кабинет, прежде чем вызвать на допрос собственного кузена.
Инессу не тронули, все пытки и мучения выпали на долю Кериаса, но они пронеслись передо мной в безумном калейдоскопе, словно цветные стеклышки бесконечно менялись, не столько желая показать достоверную картину, сколько делая намек на развитие событий. И, уже ощутив слабость из-за влияния граней, я увидела на пороге дома Кериаса старого дворцового мага, услышала его разговор с дознавателем и наблюдала за его итогом: замершая на середине лестницы Инесса, выражение нечеловеческой муки на красивом личике и вопрос Кериаса: «Ты вновь встречалась с Ириаденом?» А потом он закричал: «Ты не станешь любовницей императора снова, плевать на угрозы!» В бешенстве развернулся к старому магу, прошипел: «Уйди, Мясник!» — и в бессильной ярости ударил кулаком по стене.
А затем стены дома вдруг закачались, как от землетрясения, и одна из балок над лестницей рухнула. Обрушившееся перекрытие погребло под собой тонкую фигурку певицы. Раздавшийся крик, отдаленно похожий на человеческий, перекрыл грохот: «Инесса!» Страшный крик. Он зазвенел в моих ушах, отвлекая внимание от бросившегося к завалу Кериаса и от мага, в чьих глазах вдруг мелькнуло странное удовлетворение. Зато слова, обращенные к обезумевшему дознавателю, я расслышала хорошо: «Это ты убил ее, мой мальчик», — и маг указал на красные всполохи, пробегавшие по широкому золотому браслету.
Грани вытолкнули меня обратно в комнату, где я в изнеможении повалилась на кровать, стараясь восстановить дыхание. По вискам струился пот, словно я пробежала не один десяток километров.
Попытка открыть глаза принесла боль, в висках заломило, вдобавок к дикой мигрени прибавились тошнота и головокружение. Кое-как повернувшись на бок, я подтянула колени к груди, обхватила их руками и попыталась отдышаться, сама не заметив, как от полного упадка сил провалилась в сон.
Тихий звук отворяемой двери, шелест шагов и негромкий стук, будто на тумбочку поставили поднос с завтраком, как и каждое утро, что я просыпалась в доме дознавателя. С трудом разлепив веки, помутневшим взором наблюдала за крадущейся в сторону двери горничной.
— Кэти… — Голос был таким хриплым, что служанка в первый миг застыла испуганно, потом обернулась и облегченно выдохнула.
— Леди Миланта… Вы заболели? — тут же встревожилась она.
— Не знаю, — только и смогла ответить.
Кажется, я не на шутку перенапряглась вчера, просматривая историю чужой жизни.
— А я испугалась, когда вы пропали. Ночью вы отказались покидать библиотеку, а наутро вас ни в комнате, ни внизу не было. Лакей сказал, входная дверь оказалась не заперта, а хозяйка исчезла. Как хорошо, что вы снова дома, особенно сегодня, когда милорд вернулся.
— Вернулся? — Меня хватало только на краткие замечания и уж никак не на эмоции.
— Он, похоже, тоже нездоров, — решила пояснить служанка, хотя я не уточняла о состоянии императорского кузена, — но доктора велел не вызывать и слугу отослал, приказал не беспокоить.
— Понятно. — Слова о здоровье Кериаса не вызвали волнения или тревоги, сейчас меня заботила в первую очередь собственная слабость, а значит, требовалось поесть и еще отдохнуть, чтобы восстановить вытянутые гранями силы.
Ближе к вечеру самочувствие улучшилось ровно настолько, чтобы я со спокойной душой могла еще раз проверить, все ли необходимое сложила в сумку, а затем отправилась в комнату теперь уже бывшего «любовника» сообщить о своем решении.
На улице снова сгущался сумрак, очевидно, я постепенно привыкала к ночному образу жизни, поскольку после всех происшествий каждый новый день уходил на то, чтобы просто выспаться.
В просторной спальне царила тишина, а сам дознаватель обнаружился на кровати и крепко спал. Он лежал на животе, голова повернута в сторону двери, одна рука свесилась почти до пола. Я подошла и присела на корточки, рассматривая Кериаса. На первый взгляд, и правда создавалось впечатление, будто он заболел. Черты лица заострились, скулы обрисовались четче, и щеки казались впалыми. И это выглядело странным даже при условии, что дознавателя всю неделю морили голодом. Скорее всего, именно приступы сумасшествия забирали большую часть его сил, ослабляя физически. Спутанные черные волосы падали на высокий лоб, прикрывая красные отметины на бледной коже. Я отвела одну прядь в сторону, разглядывая кровоподтеки и ссадины, и легкого прикосновения оказалось достаточно, чтобы потревожить чуткий сон Кериаса.
Черные ресницы дрогнули, темные глаза, еще затянутые поволокой сна, взглянули на меня. В первое мгновение в них мелькнуло странное чувство, которого я не ожидала увидеть, — сожаление. Однако последовавший шепот прояснил ситуацию, стоило лишь услышать имя, сорвавшееся с губ дознавателя:
