КОЗИМО. Я понимаю, что начальники, которых вы определяете в свои батальоны, необходимы, но я боюсь, не слишком ли их много и как бы из-за этого не было замешательства.
ФАБРИЦИО. Это могло бы случиться, если бы они все не подчинялись одной высшей власти, но при правильном подчинении они только поддерживают порядок и, наоборот, без них невозможно руководить войсками. Если стена грозит обвалом, то лучше поддержать ее во многих местах слабыми подпорками, чем поставить их мало, хотя бы и очень прочных; с одной подпоркой, как бы она ни была крепка, стена все равно рухнет. Так и в войске: на каждый десяток людей должен быть человек более деятельный и храбрый, чем другие, или хотя бы обладающий большей властью, который своим мужеством, словом и примером поддерживает солдат и воодушевляет их к бою.
Насколько в войске необходимо все, о чем я говорил, именно – начальники, знамена, музыка, видно хотя бы из того, что все это есть и у нас, но только никто не делает своего дела. Возьмите декурионов: если вы хотите, чтобы они выполняли свой долг, то каждый из них должен в совершенстве знать своих солдат, жить с ними, стоять вместе с ними в карауле и вместе сражаться.
Когда декурион на посту, шеренга равняется по нему, как по шнурку, и держится так крепко, что не может расстроиться, а если бы это все же произошло, она сейчас же собирается вновь. У нас же они годны только для того, чтобы получать больше жалованья и выполнять разные частные поручения. То же происходит и со знаменем: у нас оно служит больше для красоты смотров, чем для настоящего военного дела, между тем как у древних знамя указывало путь и место сбора, ибо, как только оно останавливалось, каждый солдат уже знал, куда ему идти, и всегда точно занимал свое место. Остановка или движение знамени означали остановку или движение вперед всего батальона.
Поэтому войско должно разделяться на многочисленные отдельные части, имеющие свои особые знамена и начальников; это сообщает ему душу и жизнь.
Пехота должна следовать за знаменем, а знамя – за музыкантами. Если музыканты хороши, то войском командуют они, потому что солдат соразмеряет свой шаг с музыкальным тактом и, таким образом, легко сохраняет свое место в строю. У древних были флейты, рожки и другие духовые инструменты, тон которых был установлен в совершенстве. Как танцор двигается в такт и не собьется, если он его соблюдает, так и войско не расстроится, если правильно идет под музыку.
Разнообразие музыки означало у древних разнообразие движений; одна музыка сменяла другую, когда надо было воспламенить, сдержать или совсем остановить воинов.
У каждого музыкального строя было свое назначение: дорийский строй внушал спокойствие и твердость, фригийский – приводил людей в неистовство. Рассказывают, что Александр, услышав за столом фригийскую музыку, так взволновался, что схватился за оружие.
Все эти мелодии следовало бы восстановить, а если бы это оказалось слишком трудно, то надо бы, по крайней мере, не пренебрегать теми, которые помогают солдату различать команду. Каждый может изменять их как хочет, лишь бы ухо солдата привыкло их узнавать. Теперь у нас тоже есть музыка, но толку от нее большей частью нет никакого – один только шум.
КОЗИМО. Мне хотелось бы знать от вас, если только вы сами об этом задумывались, каким образом нынешние войска пали так низко и откуда пошел их развал и пренебрежение военными занятиями?
ФАБРИЦИО. Я охотно поделюсь с вами своими мыслями. Вы знаете, что выдающихся воинов было много в Европе, мало в Африке и еще меньше в Азии. Происходило это оттого, что две последние части света знали только одну или две монархии, республик в них почти не было; наоборот, в Европе монархий было мало, а республик – бесчисленное множество. Люди выделяются и проявляют свои таланты, поскольку их выводит из низов и поощряет властитель, будь то республика или князь.
Поэтому там, где повелителей много, выдающиеся люди рождаются во множестве, в противном случае их бывает мало. В Азии мы встречаем имена Нина, Кира, Артаксеркса, Митридата, рядом с которыми можно поставить еще очень немногих. В Африке, если оставить в стороне египетскую древность, мы видим только Масиниссу, Югурту и нескольких полководцев Карфагенской республики.
По сравнению с Европой число их ничтожно, ибо в Европе выдающихся людей бесконечно много, и их было бы еще больше, если бы к именам, до нас дошедшим, можно было прибавить имена, преданные забвению завистливым временем. Ведь даровитых людей всегда было много там, где было много государств, поощрявших таланты по необходимости или по иной человеческой страсти. Азия дала мало больших людей, потому что вся эта страна была подчинена единому царству, по самой громадности своей пребывавшему большей частью в бездействии и потому неспособному создавать замечательных деятелей. То же было и в Африке, но там благодаря Карфагенской республике их все же было больше.
Выдающиеся люди чаще встречаются в республиках, где таланты в большем почете, чем в монархиях, где их боятся. Там воспитывают дарования, а здесь – их истребляют. Если посмотреть теперь на Европу, то вы увидите, что она испещрена республиками и княжествами, которые боялись друг друга и поэтому были вынуждены поддерживать в силе военные установления и окружать почетом людей, отличившихся боевыми заслугами. В Греции, кроме Македонии, было множество республик, и каждая из них была родиной замечательнейших людей. В Италии были римляне, самниты, этруски, цизальпинские галлы. Галлия и Германия сплошь состояли из республик и княжеств; Испания – точно так же.
Если от этих стран сохранилось по сравнению с Римом мало имен, то виновато в этом только лукавство писателей, которые поклоняются счастью и прославляют поэтому только победителей. Совершенно неправдоподобно, чтобы не было многого множества замечательных людей среди самнитов и этрусков, 150 лет воевавших с римским народом, раньше чем ему покориться. То же относится, конечно, и к Галлии и к Испании.
Однако, если писатели умалчивают о мужестве отдельных граждан, они зато обычно восхваляют величие народов и превозносят до небес их стойкость в защите своей свободы. Если верно, что больших людей тем больше, чем больше на свете государств, то надо, естественно, признать, что с уничтожением их пропадает понемногу и человеческое величие, ибо исчезает сила, его порождающая. С возвышением Римской империи, поглотившей все республики и царства в Европе, Африке и большей части Азии, доблесть исчезла всюду, сохранившись только в Риме. Последствия этого сказались в том, что выдающиеся люди и в Европе и в Азии стали появляться все реже. В дальнейшем доблесть окончательно упала, ибо она целиком сосредоточивалась в Риме. И когда в Риме началось падение нравов, оно распространилось почти на весь мир, так что скифские орды могли спокойно явиться и расхитить империю, уничтожившую доблесть в других странах и не сумевшую сохранить ее у себя. Потом империя при нашествии варваров распалась на несколько частей, но доблесть от этого не возродилась: первая причина заключалась в том, что трудно восстановить рухнувший порядок вещей; вторая – в том, что современный образ жизни людей при господстве христианской религии не создает для них необходимости вечной самозащиты, как это было в древности. Ведь тогда побежденные на войне или истреблялись, или становились вечными рабами, ведущими самую жалкую жизнь; покоренные земли опустошались, жители изгонялись, имущество отбиралось, а сами они рассеивались по свету, так что побежденным приходилось терпеть самую страшную нищету.
