Если таковы были краеугольные камни нового мышления, значит, и старое мышление было не совсем чуждо подобным идеям. Многочисленные “мирные наступления”, в течение десятилетий периодически цинично объявлявшиеся Москвой, были нацелены на достижение лишь временных “передышек”. Однако они послужили идеологическим прикрытием для попыток Горбачева добиться более прочного мира. Еще до 1985 года, как вспоминал Добрынин, советские лидеры понимали, что “ядерной войны нужно избежать любой ценой” и что в интересах СССР и США поддерживать “хотя бы минимальное сотрудничество”
[854]. В итоге это позволило Горбачеву стремиться к максимальному сотрудничеству – такому, какое его предшественники не считали ни возможным, ни желательным. Традиционная советская тактика, направленная на подрыв НАТО, сводилась к предложению альтернативной структуры безопасности, которая возникла бы вокруг Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе
[855]. В конце концов, Горбачев превратил этот пропагандистский мираж в более зримый образ “общеевропейского дома” (что только звучало надуманно, но вовсе не было таким).
Теперь, спустя годы, направление горбачевского дрейфа кажется очевидным уже в его ранних речах. “Нет иного пути, как… жить и давать жить другим”, – говорил он в интервью журналу Time в августе 1985 года. “Мы не можем допустить мысли о начале ядерной войны. Это было бы безумием”, – сообщил он приехавшей с визитом делегации сената США в начале сентября. В беседе с французскими парламентариями он призвал “остановить ‘адский поезд’ гонки вооружений”. Человечеству требуется “учет не только своих национальных интересов, но и интересов всего мирового сообщества”, заявил он на встрече с лауреатами Нобелевской премии мира в ноябре. На пресс-конференции в Женеве (после первой встречи с Рейганом) в том же месяце он сказал: “На нынешнем этапе международных отношений, который характеризуется большой взаимосвязанностью государств, их взаимозависимостью, требуется новая политика”. Из новогоднего обращения к советскому народу: “В ядерный век люди Земли – на одном корабле”. 4 февраля 1986 года, в интервью французской коммунистической газете L’Humanité: “Чтобы произошло самое плохое, даже не надо совершать беспрецедентной глупости или преступления. Достаточно действовать так, как действовали тысячелетиями, – в решении международных дел по-прежнему полагаться на оружие и военную силу… Вот эти традиции… надо безжалостно ломать”.
Поскольку все эти публичные заявления тонули в безбрежном море старомодной риторики, западные наблюдатели легко могли отмахнуться (и часто отмахивались) от них как от пропаганды. Мир еще не знал о том, что 8 мая 1985 года Горбачев объявил членам Политбюро, что брежневская разрядка зашла недостаточно далеко. Мало кто знал и о том, что 28 января 1986 года в беседе с лидером итальянской коммунистической партии Алессандро Наттой Горбачев сделал заявление, которое, узнай о нем в Восточной Европе, просто взорвало бы советскую империю: он признал универсальное “право и на политический, и на социально-экономический выбор пути. Выбор этот – дело каждого народа”
[856].
XXVII съезд КПСС, состоявшийся в феврале 1986 года, предоставил платформу для решительных заявлений по внешнеполитическим вопросам. Работа над материалами к докладам началась еще летом 1985 года, и оба министерства – обороны и иностранных дел – и международные отделы ЦК произвели на свет тексты, выдержанные в старомодном стиле. Черняев, который видел предоставленные консультантами черновые варианты в августе, отозвался о них в своем дневнике: “примитивно и традиционно”. В одном проекте страны социалистического лагеря были названы “осажденной крепостью”, а общий посыл сводился к призыву: “свистать всех наверх перед разными империалистическими угрозами”. “Ни слова о суверенности и самостоятельности”. “Весь текст – в тоне поучений… Чуть ли не в каждой фразе ‘надо’, ‘необходимо’, ‘должно’, ‘следует’, ‘требуется’”
[857].
Тогда Горбачев поручил составление материалов Яковлеву, который в ту пору уже возглавлял отдел пропаганды ЦК. Яковлев терпеть не мог коллективное сочинительство и гордился собственным умением писать документы, а потому решил, что для подготовки окончательного варианта доклада ему достаточно лишь двух помощников. Одному из них, Валентину Фалину, он сказал, что Горбачеву нужен “свежий взгляд на международную сцену, а также на конструктивную роль, которую готовится играть на ней Советский Союз”, и добавил: “Попытайтесь вложить туда лучшее от себя”. По воспоминаниям другого спичрайтера, Яковлев говорил, что “пора включить в текст большую часть тех идей, о которых мы мечтали и говорили между собой в прошлом, и что нужно использовать предоставленный нам шанс”
[858].
Яковлевский материал стал “единственным разделом” из всего проекта доклада, который Горбачев принял, не внося в него существенных изменений
[859]. Помимо предостережений против ядерной угрозы, там звучали предупреждения об экологических катастрофах, которые угрожают обеим сторонам: “Никогда прежде наш земной дом не подвергался таким физическим и политическим перегрузкам. Никогда человек не взимал с природы столько дани и никогда не оказывался столь уязвимым перед мощью, которую сам же создал”. Но уже в следующем параграфе его как будто уносило назад, в прошлое: “Мировое развитие подтверждает фундаментальный вывод марксизма-ленинизма о том, что история общества – не сумма случайных слагаемых… а закономерный поступательный процесс”, который “разворачивается в условиях борьбы, неизбежной, пока существуют эксплуатация и эксплуататорские классы”
[860].
Несмотря на такие пассажи, бывшие соратники Горбачева сочли его доклад на XXVII съезде партии важным моментом. “Он оказался созвучен категорическому ‘нет’ системе преобладающих взглядов”, – отмечал Шеварднадзе
[861]. “Он радикально изменил направление советской внешней политики”, – вспоминал Добрынин
[862]. “Основой для перемен”, говорил Черняев, являлось представление о том, что “мы должны выйти из изоляции и влиться в общий поток цивилизации”. Что для этого оставалось сделать, продолжал Черняев, – это претворить новое мышление в “практическую политику”, заставить бюрократов от национальной безопасности внедрить ее и заставить весь мир признать, что горбачевское новое мышление – не просто “красивые слова”
[863].
