Сам этот страх был лучшим оружием реакционеров. Даже внутри ЦК половина аппаратчиков в душе была против Нины Андреевой, но помалкивала
[1182]. Андрей Грачев вместе с двумя другими сотрудниками международного отдела втайне подготовили опровержение статьи Андреевой, но никому его не показывали, пока в Москву не вернулся Александр Яковлев. Из всех творческих объединений, всячески стремившихся освободиться от кремлевского надзора, выступить с протестом посмел только Союз кинематографистов
[1183]. Журналисты “Литературной газеты” были “в отчаянии”: когда Александр Левиков предложил написать и напечатать ответ Андреевой с возражениями, главный редактор Александр Чаковский, сам консерватор, отчитал его: “Я же только что на чистом русском языке сказал вам, что это одобрено Лигачевым. Что с вами? Вы меня не слышали?” Ответ Левикова дерзнули опубликовать “Московские новости” (что стало сенсацией), но Егор Яковлев очень долго колебался и раздумывал, прежде чем пойти на этот шаг
[1184]. Когда Андрей Грачев попросил либерала Ивана Лаптева, главного редактора “Известий”, выступить против Андреевой, Лаптев ответил: “Против Лигачева мы бессильны”. Единственной газетой, которой было бы по силам бросить вызов новой (как многие тогда подумали) партийной линии, была “Правда”, тоже партийная газета, но для этого требовалось решение Политбюро
[1185]. Шатров сетовал на реакцию других либералов и свою собственную: “То, что мы ждали разрешения сверху, – это огромный упрек всем нам… Тут решается судьба каждого из нас, а мы снова ждем позволения действовать”. Если в итоге перестройка провалится, “виновата будет не Андреева и ей подобные. Виноваты будем мы – мы, которые сегодня клянемся в верности перестройке, а еще вчера молчали”
[1186].
В воскресенье, 13 марта, Горбачев сел в самолет, чтобы лететь в Югославию. Он пригласил коллег в свою кабину – вместе готовиться к встречам, переговорам и выступлениям в Белграде. Потом Шахназаров передал ему свежие газеты и особо указал на статью Андреевой. После прибытия в Белград, по словам Шахназарова, не было ни одной свободной минуты, и только на обратном пути, когда все снова сели в самолет, Горбачев сказал: “Я прочитал статью, она ужасна. Это прямая атака на линию ЦК”
[1187].
Александр Яковлев узнал о письме Андреевой утром 14 марта, находясь в Монголии. “В Москве что-то происходит, – подумал он тогда. – Но что именно?” Он забеспокоился – ведь Горбачев тоже был за границей – и велел своему помощнику позвонить в Москву. Тому удалось узнать только одно: что Лигачев прямо сейчас проводит совещание с руководителями прессы. Яковлев быстро сделал верные выводы: “Стало ясно: идет очень серьезная атака на перестройку. И дело не только в письме Андреевой”. Вряд ли она сама так ловко состряпала бы насквозь пропитанный советским идеологическим жаргоном текст – “значит, кто-то за ней стоял”
[1188].
Яковлев вернулся в Москву раньше Горбачева. Там он застал проандреевскую кампанию в самом разгаре: реакционеры в партаппарате явно взбодрились – “даже лица просветлели”. “Именно потому, что пресса испугалась и притихла, я понял, что нам нужно действовать. В ту пору еще существовала вероятность, что гласность придушат”
[1189]. Яковлеву стали звонить редактора-либералы, но он посоветовал им повременить с “малыми” ответами Андреевой, пока не будет организован “большой”
[1190]. 18 марта вернулся Горбачев. Однако он не решился сразу же пойти на конфронтацию с коллегами, занявшими проандреевскую позицию. Пока он колебался, они сами пошли в наступление на него.
23 марта, на IV Всесоюзном съезде колхозников в Кремле, во время перерыва, когда члены Политбюро пили чай в отдельном помещении, Лигачев как бы невзначай обронил:
– Печать стала и по зубам давать этим… Вот в “Советской России” была статья. Очень хорошая статья. Наша партийная линия.
– Да, – подхватил Воротников. – Настоящая, правильная статья. Так и надо. А то совсем распустились…
– Думаю, что это хорошая статья, – поддакнул Громыко, который уже доверительно жаловался сыну, что тот Горбачев, которого он выдвигал в генсеки весной 1985 года, и нынешний Горбачев – “два совершенно разных человека”
[1191]. – Ставит все на место.
Соломенцев тоже начал что-то в этом духе, и Чебриков уже было открыл рот, но тут заговорил Горбачев:
– Я ее мельком проглядел перед отъездом в Югославию…
Его перебивают:
– Очень стоящая статья… Обратите внимание…
Горбачев прервал их:
– Да, я прочитал ее потом, вернувшись… А у меня вот другое мнение…
– Ну и ну! – воскликнул Воротников.
– Что “ну и ну”? – рявкнул на него Горбачев.
Все стали неловко переглядываться.
– Ах так?! – продолжал Горбачев. – Давайте на Политбюро поговорим… Расколом пахнет… Статья против перестройки… Эту статью сделали директивой… Запретили печатать возражения этой статье… Это уже другое дело… Я не держусь за свое кресло. Но пока я здесь, пока я в этом кресле, я буду отстаивать идеи перестройки… Нет! Так не пойдет. Обсудим на Политбюро
[1192].
Политбюро заседало весь следующий день, а потом еще один. Позже Лигачев назвал это “охотой на ведьм”. Письмо не столько обсуждали, сколько “казнили”. “Имя его автора… превратили в синоним ‘врага перестройки’. И еще имя Нины Андреевой связали с именем Лигачева”
[1193]. Грачев охарактеризовал те заседания лишь чуть-чуть мягче: “собрание по китайскому методу”, где Лигачеву и другим пришлось долго сознаваться в грехах и каяться
[1194]. В действительности, судя по конспектам Черняева, которые тот вел на заседаниях, Горбачев пошел в контрнаступление, но не стал доходить до точки невозврата. Он учинил допрос, чтобы выяснить, кто дал команду опубликовать письмо, но, похоже, его вполне устраивали уклончивые и лживые ответы. Лигачев и компания пошли на попятную, но не более того. Они заявляли, что именно гласность позволила появиться статье Андреевой, а вся либеральная ересь, печатавшаяся в прессе, не имела с гласностью ничего общего. Над обоими враждующими лагерями витал призрак сталинизма. Горбачев чуял измену и желал знать имена предателей перестройки. А реакционеры, испугавшись за собственную шкуру, лебезили и пресмыкались перед начальником: один вообще призвал учинить расследование во главе с КГБ, чтобы разоблачить изменника. Чего не произошло на том двухдневном заседании – это честного и подробного разбора самих проблем, породивших споры.
