Все идеи, которые Горбачев некоторое время собирал, обдумывал, вынашивал и взращивал, намереваясь заменить ими закосневшую марксистско-ленинскую идеологию, теперь он в одночасье обрушил на публику в подробнейшем заявлении. Мир, охваченный холодной войной, в корне изменился. В новом, взаимозависимом мире, пронизанном глобальными средствами массовой информации (привет Джорджу Шульцу), существование “закрытого” общества невозможно. В этом мире нельзя прибегать ни к силе, ни к угрозе ее применения. “Свобода выбора” не должна допускать “никаких исключений”, идеологии не место в международных делах, и никто не обладает монополией на истину. А затем Горбачев сделал сенсационное заявление: СССР в одностороннем порядке сократит численность своих вооруженных сил на 500 тысяч солдат; из Восточной Европы будут выведены 6 танковых дивизий и 5000 танков, а также ударные войска численностью 50 тысяч человек, вместе со всем вооружением и военной техникой. В целом советские вооруженные силы в европейской части СССР и на территории всех восточноевропейских стран-союзниц сократятся на 10 тысяч танков, 8,5 тысячи артиллерийских систем и 800 боевых самолетов. Это сокращение было эквивалентно (по американским подсчетам) 10 % советских вооруженных сил, а в случае частей, размещенных в Восточной Европе (и давно уже не дававших покоя западным стратегам), речь шла о значительно более высокой доле
[1457].
Неудивительно, говорил Мэтлок, что аплодисменты “продолжались очень долго – никто из собравшихся делегатов не мог припомнить ничего подобного”
[1458]. Черняев описывал, как зал “взорвался в овациях”, а потом “долго не отпускал М. С. Ему пришлось вставать и кланяться, как ‘на сцене’”
[1459]. Горбачев приводит в своих мемуарах выдержки из двух восторженных отзывов американской прессы: “Захватывающая дух, рискованная, смелая… героическая, – так характеризовала его речь редакционная статья в New York Times. – Возможно, с тех пор, как Вудро Вильсон огласил свои четырнадцать пунктов в 1918 году, или с тех пор, как Франклин Рузвельт и Уинстон Черчилль изложили в 1941 году Атлантическую хартию, ни один мировой деятель не показывал такого видения мира, какое продемонстрировал вчера в ООН Михаил Горбачев”. А Роберт Кайзер в Washington Post высказался так: “В одной из самых выдающихся речей, которые когда-либо произносились в ООН, Михаил Горбачев сегодня предложил изменить правила, по которым жил мир на протяжении четырех десятилетий…”
[1460] “Как же здорово вы говорили”, – пророкотал потом Ричард Никсон, когда они с Горбачевым пожимали друг другу руки. Отставной генерал Эндрю Гудпастер, бывший верховный главнокомандующий НАТО, назвал анонсированное Горбачевым сокращение вооруженных сил “самым значительным шагом с момента образования НАТО” в 1949 году. Через день после выступления Горбачева даже не столь уж всемогущий доллар поднялся в цене, продемонстрировав наибольший однодневный рост со времени своего резкого падения осенью того же года
[1461].
Горбачев понял (как записал в дневнике Черняев), что его речь в ООН была “больше чем сенсация… Триумф”
[1462]. После нее саммит с Рейганом и Бушем прошел уже на спаде. Горбачев на пароме переправился на Губернаторский остров. Этот остров площадью более 70 гектаров к югу от оконечности Манхэттена, в 1637 году купленный голландцами у туземцев и позднее отведенный колониальными британскими властями для использования губернаторами Нью-Йорка, ныне служил базой береговой охраны и являлся закрытой для посторонних территорией. Президент приветствовал своего гостя в Казарме № 1 – резиденции коменданта береговой охраны. Здание утопало в рождественских венках и пуансеттиях, повсюду развевались советские и американские флаги. Избранный, но еще не вступивший в должность президент Буш вежливо оставался внутри здания, чтобы не мешать встрече двух лидеров, и только потом незаметно присоединился к ним. Горбачев тепло приветствовал Буша, обхватив его ладонь сразу двумя руками
[1463].
Горбачев полагал, что на встрече и на ужине, который планировался после саммита, будут звучать похвалы его речи в ООН и что Буш пообещает непременно добиться подписания договора по СНВ. Но Рейган лишь сообщил, что утром ему вкратце пересказали содержание речи Горбачева в ООН и что “все было неплохо”. Конечно же, он держался дружелюбно и сердечно, сказал, что гордится успехами, которых им с Горбачевым удалось добиться сообща. Буш, по словам Шульца, “присутствовал как бы неохотно”. Когда Рейган попросил его высказаться, Буш сказал, что хотел бы “взять за основу достижения президента Рейгана”, но заметил, что ему “потребуется некоторое время для изучения отдельных вопросов”. У него нет намерения “стопорить процесс”, добавил он, тем более что “дополнительным стимулом для него будут звонки президента из Калифорнии с подсказками и советами”. Однако никаких конкретных обещаний он давать не стал. Единственный раз Горбачев вдруг ощетинился, когда Рейган задал невинный вопрос о том, как продвигается перестройка. Буш сразу заметил, что Горбачев рассердился: глаза у него вспыхнули, щеки загорелись, он плотно сжал губы и молча пожал плечами. Впрочем, вскоре он успокоился: Рейган с Бушем поторопились сказать, что желают перестройке больших успехов
[1464].
Горбачев “рассчитывал немного расслабиться и отдохнуть” на Губернаторском острове. Но накануне поздним вечером он получил телеграмму от Маргарет Тэтчер, где сообщалось о землетрясении в Армении. Горбачев не представлял, насколько мощным и разрушительным оно было, пока его лимузин не подъехал к паромному причалу. Там глава службы безопасности, Юрий Плеханов, подозвал его к автомобилю связи, чтобы принять звонок премьер-министра Рыжкова из Москвы. “Все плохо, очень плохо, – сообщил Горбачев, вернувшись в свою машину и немного посидев молча. – Чудовищные разрушения. Мне нужно связаться с ними сразу после встречи. Все очень плохо”
[1465].
