Через некоторое время в холле третьего этажа послышались громкие и веселые возгласы – прибыла делегация Руцкого. Горбачев встретил их в столовой в светло-сером свитере и штанах цвета хаки. Он дрожал от волнения. Черняев впоследствии написал, что эта сцена ему запомнится на всю жизнь: “Силаев и Руцкой бросились обнимать Горбачева. Восклицания, какие-то громкие слова. Перебивают друг друга. Тут же Бакатин и Примаков, депутаты. Я гляжу на них. Среди них те, кто и в парламенте, и в печати не раз крыл М. С., спорил, возмущался, протестовал. А теперь несчастье мгновенно высветило, что они нечто единое и именно как таковое необходимо стране”
[2073].
По воспоминаниям Силаева, Горбачев выглядел на удивление хорошо, а Раиса Максимовна, как впоследствии расскажет другой член делегации, казалась разбитой: неуверенно спустилась по лестнице, но расцеловала каждого из встречающих
[2074].
Горбачев отказался принимать делегацию Крючкова, решив переговорить только со спикером парламента Лукьяновым и исполняющим его обязанности Ивашко. Президент сказал им, что либо тот, либо другой мог предотвратить путч, но что единственным желанием Лукьянова было самому сесть в президентское кресло, а секретари компартии приказали местным партийным органам поддержать путч. Лукьянов попытался возразить, что на самом деле он был против переворота. “Кончай врать, – прорычал Горбачев. – Будешь мне еще лапшу на уши вешать”
[2075]. Крючков и другие заговорщики провели пять часов в служебном здании, напряженно ожидая конца встречи, – фоном работал телевизор.
Горбачев предложил делегации Руцкого остаться на ночь и вернуться с ним в Москву на следующее утро, однако парламентеры настояли на том, что лететь необходимо этой же ночью. К ним должен был присоединиться Горбачев с семьей и Крючков в качестве заложника, при этом было решено использовать самолет вице-президента, поскольку имелись опасения, что “борт номер один” может быть сбит. На нем в Москву отправили путчистов под надежной охраной. “Собрались трусливые старики, ни на что не способные, – пробормотал Плеханов, усаживаясь рядом с одним из заговорщиков в самолете. – Попал я как кур в ощип”
[2076].
Горбачевы покинули резиденцию в 11 часов ночи 21 августа. По традиции перед отправлением женщины из обслуживающего персонала дарили членам президентской семьи цветы, однако на этот раз им пришлось импровизировать и собирать букеты из цветов, хранившихся в холодильной камере, а маленькая Настя спросонок поинтересовалась, почему ей не досталось подарка. На аэродроме Бельбек их ожидали два самолета, припаркованных в нескольких сотнях метров друг от друга: президентский Ил-62 с надписью “Советский Союз” на фюзеляже и более скромный Ту-134, окруженный истребителями МиГ-29. Лимузины кортежа перемещались между самолетами, чтобы скрыть, на каком из них полетит Горбачев. На борту царила праздничная атмосфера. Президент вместе с семьей расположился в носовой части и тихо общался с Руцким и другими своими спасителями. Раиса Максимовна лежала рядом. Настя спала около Ирины, а Ксения – на полу. Крючков летел отдельно от них, в хвостовом отсеке вместе с охраной.
Самолет приземлился в аэропорту Внуково-2 в два часа ночи. Горбачева попросили не выходить, пока его телохранители с автоматами не разведают обстановку снаружи, затем семья сошла по трапу. Президент был одет в бежевую ветровку и выглядел здоровым, но не сказать, что бодрым и цветущим. Позади него шла, держась за Ксению, ослабевшая Раиса Максимовна, но шла сама.
Внизу у трапа президента ожидали журналисты с телекамерами. “Нет, Михаил Сергеевич устал, – сдерживал их Евгений Примаков. – Нам нужно идти”. Горбачев же не двигался. Во время полета он сказал: “Мы летим в новую страну”. Теперь он хотел “подышать воздухом свободной Москвы”
[2077].
Горбачев поблагодарил Бориса Ельцина и всех россиян, которые вышли на улицы на защиту Конституции. Он призвал своенравные советские республики сотрудничать с Москвой, чтобы вместе преодолеть экономический и политический кризис. Главной причиной поражения путчистов он назвал то, что “наше общество и народ стали другими… и это было главной победой перестройки”
[2078].
Тем временем тысячи ликующих москвичей праздновали победу возле Белого дома. Они ждали несколько часов, чтобы поприветствовать Горбачева. Лидер демократического движения России Галина Старовойтова сказала, что в тот момент Горбачев был популярен, как никогда не был раньше и никогда не будет в будущем
[2079]. Однако президент не присоединился к всеобщему веселью, а сел в машину и отправился домой.
Почему Горбачев не появился у Белого дома, где его ждал по-настоящему горячий прием? Тысячи людей провели на улице всю ночь и скандировали: “ПРЕ-ЗИ-ДЕНТ! ПРЕ-ЗИ-ДЕНТ!” Беспокоился о жене? Сам был без сил? Наряду с другими этот вопрос будет долгие годы занимать умы экспертов. Почему путчисты думали, что Горбачев согласится объявить ЧП или передаст полномочия Янаеву? Почему он позволил заключить себя под домашний арест, а не приказал своей вооруженной охране задержать незваных гостей? Есть ли основания предполагать, что президент сам был замешан в заговоре? Последнее обвинение кажется невероятным, однако противники Горбачева настаивают на этой версии более двух десятилетий, и в 2016 году все еще можно услышать подобные заявления от его недоброжелателей.
Спикер парламента Лукьянов, который поддержал заговорщиков, хотя формально не вступил в ГКЧП, утверждал, что Горбачев знал обо всем заранее, но не сделал ничего, чтобы предотвратить путч. По словам премьер-министра СССР Павлова, Горбачев решил сыграть в игру, в которой он не мог проиграть. Если бы он остался в Форосе и чрезвычайное положение было введено, он вернулся бы в Москву позднее, оправившись от болезни и не потеряв власть. Если бы это не сработало, он мог бы вернуться и арестовать всех. При любом исходе его руки оставались чисты
[2080].
Подобные обвинения серьезно восприняли даже два западных исследователя. Историк Джон Б. Данлоп написал: “Похоже, что Горбачев позволил перевороту случиться, хотя открыто не поддерживал его”. Эми Найт в своей книге спрашивает, почему 32 вооруженных охранника Горбачева не оказали сопротивления своим “сторожам”? Или лидеру СССР не пришло в голову обратиться к ним за помощью? Так ли серьезна была изоляция в Форосе, как он рассказывал, вторит ей Данлоп? Вряд ли, если вспомнить сообщения о том, что в 6 часов вечера 18 августа президент позвонил в Москву Аркадию Вольскому? Возможно, Горбачев находился в изоляции добровольно? Пережидал, пока ГКЧП “сыграет эту крайне хитроумную и рискованную партию”? Сначала он дождался бы, пока путчисты нейтрализуют Ельцина, русских демократов и наиболее несговорчивых лидеров советских республик, а затем предал бы Крючкова и его товарищей, то есть избавился бы от противников с обеих сторон и продолжил бы свои умеренные реформы
[2081].
