Переходя от представлений, ведущих свое происхождение из опыта высших землевладельческих классов, к тем, что возникли среди крестьян, историк тут же оказывается в трудном положении из-за отсутствия материала и его сомнительной подлинности. Чрезвычайно сложно установить даже то, какие взгляды были распространены среди крестьян, потому что осталось так мало записей, принадлежащих их авторству, по сравнению с большим числом идей, приписанных им горожанами, преследовавшими свои интересы. Я не буду пытаться решить эту задачу ни в целом, ни даже в самом приблизительном виде. Вместо этого я исследую возможные связи между известными темами в революционной критике общества современного типа и крестьянским опытом того, как их собственный мир оказывается под натиском в современную эпоху. Я подозреваю, что в намного большей степени, чем это обычно осознается, мир деревни мог быть важным источником тех полуосознанных стандартов, согласно которым люди судили и проклинали современную промышленную цивилизацию, и основанием, на котором они возвели свои понятия справедливого и несправедливого.
Пытаясь отличить подлинно крестьянские представления от тех, которые были приписаны крестьянам городскими консервативными и радикальными мыслителями из своих собственных политических интересов, будет полезно в последний раз окинуть взором условия крестьянской жизни до наступления Нового времени. Выделяется несколько повторяющихся особенностей. В качестве защиты от природных бедствий, а в некоторых случаях также в ответ на использовавшиеся сюзереном методы сбора налогов или долговых обязательств крестьяне во многих странах мира разработали систему землевладения со встроенной тенденцией к равному распределению ресурсов. Система владения полосками земли, разбросанными по различным частям территории, принадлежавшей деревне, встречается повсеместно как в Европе, так и в Азии. Кроме того, существует обычай равного доступа для всех к общинной земле, которая оставалась нераспределенной. Хотя общинная земля играла более важную роль в Европе, где животноводство отчасти облегчало крестьянскую долю, она также существовала в Азии; например, в Японии общинная земля была источником таким дополнительных ресурсов, как удобрения. Несмотря на значительные вариации, основная идея, связанная с этими отношениями, совершенно очевидна: каждый член общины должен иметь доступ к достаточным ресурсам, чтобы выполнять обязательства перед всем сообществом, ведущим коллективную борьбу за выживание.
[293] Каждый, включая помещика и священника, вносил свой вклад. Эти понятия, хотя и романтизированные многочисленными интеллектуалами, имели твердое основание в фактическом крестьянском опыте.
Этот опыт впоследствии создает почву для крестьянских нравов и моральных норм, посредством которых они судят о собственном поведении и поступках других людей. Суть этих норм – грубое представление о равенстве, с акцентом на справедливости и необходимости минимума земли для решения основных общественных задач. Эти нормы обычно имели какую-то религиозную санкцию, и скорее всего, судя по тому вниманию, которое уделялось этим моментам, крестьянская религия отличается от религии других общественных классов. С проникновением модернизации в их среду крестьяне применяют эти нормы, оценивая и до некоторой степени объясняя свою собственную судьбу. Отсюда возникает частый мотив восстановления древних прав. Как прекрасно заметил Тони, крестьянский радикал удивился бы, узнав, что он, якобы, уничтожает основы общества, поскольку, по его мнению, он всего лишь возвращает себе то, что ему давно по праву принадлежало [Tawney, 1912, p. 333–334, 337–338].
Когда мир торговли и промышленности начал подрывать структуру деревенского сообщества, европейские крестьяне отреагировали на это разновидностью радикализма, в котором подчеркивались темы свободы, равенства и братства, но совершенно иным способом, нежели эти темы понимались среди горожан и, в частности, преуспевающих буржуа. Поток деревенской реакции на модернизацию прокатился по Европе и Азии, то присоединяясь к городским волнениям, то двигаясь в противоположном направлении. Для крестьян на первом месте стояла не свобода, но равенство. Крестьянский опыт обеспечивал основу для сокрушительной критики буржуазного понятия равенства, как я покажу подробнее ниже. Если коротко, то крестьяне задавали вопрос: «Какой смысл имеют ваши тонкие политические отношения, если богач все еще угнетает бедняка?» Свобода также означала избавление от помещика, который уже не обеспечивал им защиты, но использовал свои древние привилегии для того, чтобы отобрать у них землю или принудить к неоплачиваемой работе. Братство едва ли имело значение большее, чем то, что деревня – это экономический кооператив и территориальная единица. От крестьян это представление могло перейти к интеллектуалам, которые развили свои теории о деперсонализации современной жизни и проклятии бюрократического гигантизма с оглядкой на то, что в романтической дымке им казалось деревенской общиной. Все это могло бы показаться довольно странным и непостижимым крестьянину, который каждый день в своей собственной деревне сталкивался с жестокой борьбой за собственность и женщин. Для крестьянина братство было скорее негативным понятием, разновидностью местничества. У крестьянина не было абстрактного интереса в поставках продовольствия в город. Его органическое понимание общества не граничило с альтруизмом. Для него «чужаки» были и в основном остаются причиной налогов и долгов. В то же время другие жители деревни, даже если с ними и нужно было держаться настороже, все-таки были теми людьми, с которыми приходилось сотрудничать в решающие моменты сельскохозяйственного цикла. Поэтому кооперация была господствующей темой внутри группы, враждебность и недоверие – господствующей темой в отношениях с чужаками, а в конкретных повседневных обстоятельствах возникало множество оттенков и вариаций. Крестьянское местничество, таким образом, не было врожденной чертой (не в большей мере, чем их связь с землей), но продуктом конкретного опыта и обстоятельств.
В вышеописанной форме эти идеи были популярны у мелких ремесленников и городских поденщиков, страдавших под бременем долгов и от последствий развития крупной торговли. Поскольку кто-то из представителей городских низов владел грамотой, нередко именно они или кто-нибудь из священников излагали все эти бедствия в письменном виде и тем самым сохраняли их для обсуждения среди историков. Эти обстоятельства делают вдвойне сложным выделение чисто крестьянской компоненты. Тем не менее если взглянуть на крайне левые проявления английской гражданской войны и Французской революции, диггеров и Гракха Бабёфа (все случаи достаточно красноречивы), а также на некоторые течения в русском радикализме до 1917 г., нетрудно увидеть их связь с крестьянской жизнью и с крестьянскими проблемами.
Некоторые конкретные подробности вновь помогут придать содержание этим общим замечаниям. В ходе английской гражданской войны, 16 апреля 1649 г., Государственный совет получил тревожное сообщение, что небольшая, но быстро набирающая сторонников банда перекапывает холм Св. Георгия в Суррее, засеивает его пастернаком, морковью и бобами и явно имеет какие-то политические планы. До того как члены совета приняли решение, что с этим делать, перед ними предстали вожди диггеров, в том числе Джерард Уинстенли, чтобы объяснить свое поведение и очертить программу аграрного коммунизма. Наиболее значимой чертой этой программы, как выяснилось из этого и последующего конфликта с властями, была критика недостаточности политической демократии в отсутствие социальной реформы. «Мы знаем, – сказал Уинстенли, – что Англия не может быть свободным сообществом, если у бедняков нет свободного пользования землей и получения прибыли с нее; ведь если эта свобода не гарантирована, мы, бедные простолюдины, оказываемся в худшем положении, чем при короле, поскольку тогда у нас был какой-то достаток, хотя и под гнетом, но сегодня все наши доходы тратятся на приобретение свободы и мы по-прежнему находимся под гнетом тирании лордов-помещиков». Хотя диггеры были крайними радикалами, они не были в изоляции; были и другие сходные движения, особенно в областях, где быстро распространялись огораживания. Однако они почти не добились успеха, и их преждевременная атака на собственность была быстро подавлена.
[294]
